Вообще «офицеры служили предметом «особого внимания» и разного рода бандитских формирований, особенно махновцев… каждый строевой офицер предпочитал смерть махновскому плену. После взятия Бердянска махновцы два дня ходили по дворам, разыскивая офицеров и тут же их расстреливая, платя уличным мальчишкам по 100 рублей за найденного… Непримиримая ненависть Махно к офицерам оставалась неизменной»[1430].

* * * * *

В поисках опоры, в огне гражданской войны, «русский бунт» волей неволей зачастую окрашивался в тона цветов противоборствующих сторон.

У «белых» это явление нашло выражение в лице полунезависимых атаманов. Они выступали против большевиков, и казалось, могли служить опорой «белой» власти. Однако скоро оказалось, что на Юге «наибольшее зло, — писал деникинский ген. А. Драгомиров, — это атаманы, перешедшие на нашу сторону, вроде Струка. Это типичный разбойник, которому суждена, несомненно, виселица. Принимать их к нам и сохранять их отряды — это только порочить наше дело»… Драгомиров считал необходимым поставить борьбу с бандитизмом на первый план, ибо «ни о каком гражданском правопорядке невозможно говорить, пока мы не сумеем обеспечить самое элементарное спокойствие и безопасность личную и имущественную…»[1431]

В Сибири, вспоминал управляющий делами правительства Колчака Гинс, «Анненков покорился (Колчаку) и признался только на словах… В Семипалатинске он облагал буржуев «добровольными взносами»…». Анненков «был действительно атаманом…, одним из тех многочисленных атаманов, которые составляли в совокупности царство атаманщины, оказавшейся сильнее всякой другой власти в Сибири… Можно с уверенностью сказать, что монархистами анненковцы, красильниковцы и другие последователи атаманщины являлись только потому, что не было монархии. Если бы воцарился в Сибири или России монарх, то не было бы удивительно, если бы они провозгласили республику и облагали население «добровольными» сборами на защиту республиканских идей. Но составляя вольницу своенравную, непокорную, такие отряды, как анненковский, сохраняются дольше других. Они обживаются в одном месте, они знают все тропинки, все выходы… Они связаны дисциплиной основанной на чувстве самосохранения, как было у запорожцев. Это возродившаяся Запорожская Сечь»[1432].

«Одним из крупнейших препятствий к водворению порядка и законности, — подтверждал Будберг, — являются атаманы и окружающие их банды насильников, интриганов из темных жуликов, прикрывающих высокими и святыми лозунгами всю разводимую ими грязь и преследование личных, шкурных, честолюбивых, корыстолюбивых, чрево- и плотоугодных интересов. Для этих гадин восстановление порядка и закона, все равно, что появление солнца для ночных пресмыкающихся, ибо с восстановлением закона приходит конец их вольному, разгульному и развратному житью…, они драпируются в ризы любви к отечеству и ненависти к большевизму. Каторжный Калмыков двух слов не скажет, что бы не заявить, что он идейный и активный борец против большевизма…»[1433]. Но «мы бессильны справиться с гнездящимся там (в тылу) преступным элементом…»[1434], — отмечал Будберг, — «Яд атаманщины и сладость беззаконного существования слишком глубоко всюду проникли, и нам не справиться с этим злом; нас оно вероятно съест…»[1435].

«Красным» удалось придать этой неоформленной стихии более организованные формы, чему способствовала близость классовых интересов. Однако, несмотря на это, внутренняя сущность «русского бунта» менялась очень медленно, с большими жертвами и трудом. Наглядно этот факт отражала «закулисная история» 1-й Конной армии Буденного, описанная В. Генисом:

«Доношу, — сообщал начальник 8-й кавдивизии Червонного казачества В. Примаков, — что вчера и сегодня через расположение вверенной мне дивизии проходила 6-я дивизия 1-й Конной армии, которая по пути производит массовые грабежи, убийства и погромы…, военком дивизии и несколько лиц комсостава несколько дней тому назад убиты своими солдатами за расстрел бандитов. Солдатские массы не слушают своих командиров и, по словам начдива, ему больше не подчиняются. 6-я дивизия идет в тыл с лозунгами «бей жидов, коммунистов, комиссаров и спасай Россию», у солдат на устах имя Махно как вождя, давшего этот лозунг»[1436].

И подобные донесения поступали практически из всех городов, через которые прошла 1-я Конная, например, при занятии ею Ростова «город, — писал Р. Гуль, — задохнулся в убийствах и насилиях дорвавшихся до солдатской радости мародерства буденновцев. Тут бы самого Маркса повесила на фонарном столбе вверх ногами эта мужицкая, пугачевская конница»»[1437]. «Настроение частей…, — сообщал сотрудник политинспекции Юго-Западного фронта, — боевое: бей жидов и коммунистов и спасай Россию. И, действительно, переплетаются эти два элемента. Армия боевая, но антикоммунистическая. Нередко можно было слышать: покончим с Врангелем, пойдем воевать с коммуной, пойдем «чистить тыл»… Барахольство процветает. В ячейках появился даже целый ряд ответственных товарищей со следующими за ними тачанками с лисьими шубами и другим барахлом… Население, где проходили части 1-й Конной, было в буквальном смысле терроризировано»[1438].

Характер Первой конной, отмечает историк В. Генис, определялся тем, что она состояла в основном из крестьян — бывших партизан, а также, по свидетельству члена Реввоенсовета армии А. Окулова, из элементов «деклассированной вольницы, для которых ничего не нужно, как только «немножко резать», — кого, за что — это решительно безразлично». Хотя малограмотные в политическом отношении бойцы называли себя большевиками, говорить об их сознательной приверженности программе РКП(б) не приходилось, так как в их массе нередко звучали разговоры: «Вот разобьем казаков, а потом примемся за коммунистов», и даже начдив Думенко предупреждал своих политработников: «Если будете агитировать о коммунизме, вас убьют»[1439]. Г. Сокольников, командующий 8-й армией, считал, что «партизанско-махновские формирования Конармии представят в будущем еще больший военный и политический минус, чем в настоящем, и явятся если не прямым орудием политической авантюры, то во всяком случае рассадником бандитизма и разложения»[1440].

В свое оправдание руководители Первой конной заявляли, что Конармия олицетворяет «крестьянскую стихию», что армия вынуждена самоснабжаться и производить «необходимый грабеж», поскольку, в отличие от пехотных частей, «потребности ее выше, так как она слагается из бойцов и коней, между тем удовлетворение отстает больше при ударном и рейдовом характере операций». Основной же аргумент руководителей Конармии заключался в том, что вспышки бандитизма, будучи явлением нормальным, понятным, естественным и неизбежным, никогда не имели массового характера, ибо «армия с нездоровыми уклонами не могла бы побеждать, а если бы и побеждала, то при первой неудаче она развалилась»[1441].

Под давлением ЦК РКП(б) в конце 1920 г. Реввоенсовет Первой Конной подписал приказ о расформировании части замешанных в преступлениях полков и предании суду «всех убийц, громил, провокаторов и их сообщников», 130 человек было расстреляно, около 200 приговорены к заключению, но позже переведены в другие части. Параллельно с карательными акциями, проводилась воспитательная работа, для чего в Конармию из Москвы был послан ряд видных большевистских функционеров[1442]. Однако это мало помогло и в начале 1921 г. К. Ворошилов