– Нет. А что, стоило?

Он пожал плечами.

– Народ всякие истории рассказывает…

– Какие, например?

– Ну, не знаю. Об извращенцах, которые на подростков охотятся. – Эрик вытащил пачку «Голуаз» и закурил. Курить он начал недавно – в основном, по-моему, чтобы хоть немного успокоить нервы. Он порой проявлял в отношении некоторых, весьма необычных вещей прямо-таки чрезвычайную чувствительность, а болезнь матери, увеличившаяся нагрузка в конце триместра и внезапное исчезновение Наттера только усилили его постоянное внутреннее напряжение.

– А с Гарри ты уже беседовал? – спросил он.

– Нет, – сказал я. – Ты считаешь, что мне следует это сделать?

Эрик покачал головой.

– Нет. Мне кажется, тебе вообще следует держаться ото всего этого подальше. Потому что, если окажется, что мальчик мертв, они непременно начнут задавать всякие вопросы…

– Но это же просто смешно! – сказал я. – С какой стати им задавать «всякие вопросы»? Или ты думаешь, что раз Гарри – гей…

Эрик как-то очень странно на меня посмотрел – насмешливо, но одновременно и не без зависти.

– Ты всегда был кретином, Стрейтс, – сказал он, впервые, наверное, лет за двадцать воспользовавшись моим старым прозвищем. – Вечно ты ухитряешься обеими ногами вляпаться в какую-нибудь дерьмовую историю, от которой тебе следовало бы не просто держаться подальше, а бежать без оглядки.

Впоследствии я все старался понять, что же Эрик имел в виду. Неужели он считал, что во всем виноват Гарри? Неужели он, как и наш капеллан, опасался, что Гарри оказался способен совратить мальчишку?

А еще я иногда размышлял о том, как бы все сложилось, если б я в тот вечер сходил к Гарри. Мог ли я как-то его предупредить? Или же мой визит в сложившейся ситуации нанес бы ему только вред? Теперь, конечно, этого уже не узнать. Способность мыслить ретроспективно – жестокий дар, ибо всегда пробуждается слишком поздно. И в тот вечер после ухода Эрика я занялся тем, чем всегда занимаюсь в первые дни нового года: стал готовиться к следующему триместру. Списки учеников; планы уроков; сочинения старшеклассников, которые нужно проверить. Нет, о Чарли Наттере я не забыл – я просто приглушил работой мысли о нем, как приглушают звук радиоприемника, если он мешает сосредоточиться и сделать нечто более важное, не терпящее отлагательств.

А третьего января раздался тот звонок, которого я так страшился: мой отец окончательно слег. Пневмония, сказали мне доктора, но я-то знал, что дело не в этом. Отец просто сдался. Сердцем я чувствовал, что это конец; я понял это еще в тот раз, когда ездил к родителям на Рождество. Тогда я, помнится, испытал одновременно и облегчение, и чувство вины. Естественно, я сразу же поспешил в «Медоубэнк» и остался там, с отцом. Мы вместе ждали неизбежного еще целые сутки, но, что было весьма для него типично, для смерти он выбрал именно те пятнадцать минут, во время которых я выбежал, чтобы кое-что купить себе – зубную щетку, пачку «Голуаз», сэндвич, местную газету, – а когда вернулся, все было кончено, он уже остывал.

Господи, как же это на него похоже, подумал я. Как это соответствует его привычке всегда уйти незаметно, никому не причиняя затруднений, не вызывая лишнего шума; именно так он прервал и этот наш с ним последний и очень короткий контакт. Да и в течение всей нашей совместной жизни он вряд ли когда-либо ко мне прикасался, если не считать рукопожатий. И вот теперь он ушел навсегда, а я не находил в себе тех горестных чувств, которые должен был бы испытывать, – я чувствовал только глубокую усталость и невыносимую головную боль, на которую не действовали никакие таблетки.

Однако меня страшила и мысль о том, чтобы сразу вернуться домой. Я съел принесенный сэндвич (с сыром и помидорами), хотя есть мне совершенно не хотелось, и выпил чашку больничного чая, от которого загадочным образом всегда пахло рыбой. Затем я решил просмотреть только что купленную газету и узнал из нее, что на окраине Белого Города в одной из залитых водой шахт глиняного карьера найдено тело мальчика-подростка, которое, правда, еще предстоит идентифицировать…

Январь 1982

Мне не хочется сейчас обсуждать это с тобой, Мышонок. Следует соблюдать хоть какие-то внешние приличия. Все-таки Новый год, время новых начинаний и новых решений. Решение первое: больше никаких игр в глиняном карьере. Этот год для меня особенно важный, как твердит мой отец, ибо мне исполняется пятнадцать и пора наконец стать взрослым. Решение второе: хватит во время обеденного перерыва тереться возле мистера Кларка. Он просто один из моих учителей, и мне он вовсе не друг. И ни черта обо мне не знает. Решение третье: надо завести себе подружку, чтобы родители перестали так бдительно за мной следить.

Я также собираюсь вырвать из дневника целых три страницы – ведь я все начинаю сызнова, а то происшествие намерен попросту выкинуть из головы. Я буду думать только о Новом годе, кататься на своем новом велосипеде и, может быть, выполню кое-что из тех заданий, которые Стрейтли дал мне на каникулы (он, похоже, уверен, что именно латынь сыграет главную роль в моей дальнейшей жизни); а еще я, наверное, схожу в кино с Голди и его подружкой – они будут миловаться, устроившись в последнем ряду, а я сяду прямо перед ними, буду жрать попкорн и притворяться, будто ничего не замечаю.

В общем, ничего особенного я от рождественских каникул не жду; все будет как обычно: по телевизору всякое дерьмо, на ужин остатки праздничного пиршества, затем празднование Нового года, рождественское представление, написание благодарственных открыток, снег, переходящий в дождь, грязное месиво на тротуарах. Да, все будет как обычно, кроме одного, но это мы с тобой обсуждать не будем.

Нет, с Пуделем я не виделся. Я так полицейским и сказал. Мы ведь с ним вовсе не какие-то там близкие друзья, а Рождество, как известно, – праздник семейный. Впрочем, я уверен, что с Пуделем все будет в порядке. Именно так я и заявил. Пудель ведь всегда был немного нервный. А тут еще в школе на него давили, особенно мистер Стрейтли, который его, похоже, недолюбливает и постоянно на уроках к нему придирается. Я и об этом тоже сказал тому полицейскому, который пришел с моими родителями побеседовать. И он все это в свой блокнот записал. Он вообще мне показался очень внимательным. Я и о мистере Кларке тоже упомянул. Сказал, что они с мистером Стрейтли друзья. Полицейский спросил, ставил ли мистер Стрейтли когда-либо в неловкое положение меня самого, и я ответил, что да, ставил. (И это чистая правда.) По-моему, этот полицейский еще и к Голди домой сходил. И к мистеру Спейту тоже. Только вряд ли Голди что-нибудь станет ему рассказывать. Во всяком случае, уж о глиняном-то карьере он точно ничего не скажет. И вообще, он все Рождество был страшно занят – все пытался в трусики к Беки Прайс забраться; кроме того, он прекрасно понимает: стоит ему открыть рот, и я тут же все его папаше выложу, и уж тот устроит ему веселую жизнь.

А что касается Гарри – то есть мистера Кларка…