– Доброе утро, миссис Наттер. Я, собственно, зашел всего лишь узнать, не нужно ли что-нибудь Чарли. Книги, конспекты классных занятий или, может, что-то еще. Мы все очень волновались, когда он пропал.

Она улыбнулась дрожащей улыбкой и сказала:

– Благодарю вас. Чарли, правда, сейчас отдыхает, но он совершенно здоров. Я непременно скажу ему, что вы заходили. Ему, конечно же, будет очень приятно. Я бы пригласила вас выпить кофе, но… – Она как-то неопределенно взмахнула рукой, как бы вовлекая в этот жест и миссис Харрингтон, и гостиную у нее за спиной, и ту бесформенную хламиду, что была на ней, – интересно, как эта штука называется? Кафтан? Капот? – и давая мне понять, что по всем этим причинам принять меня она ну никак не может.

Миссис Харрингтон посмотрела на меня – глаза у нее были такие же, как у сына: темно-темно-карие, кажущиеся почти черными, – и сообщила:

– В данный момент мы молились! – Ну, естественно. Молитва – вот вечный козырь, позволяющий выпутаться из любой затруднительной ситуации.

– Да-да, конечно, я не стану вам мешать, – поспешно сказал я. – Я всего лишь хотел убедиться, что с Чарли все в порядке. Но если впредь я смогу хоть чем-то помочь… или если в школе возникнут какие-то затруднения…

– Нет-нет, никаких затруднений, благодарю вас. – Миссис Наттер топталась в дверях, с нетерпением ожидая, когда я наконец уйду. Я заметил, что руки у нее, как и у Чарли, покрыты красными пятнами экземы.

– Но, если мальчики в школе начнут дразнить или травить Чарли…

– Нет-нет! – почти выкрикнула она неожиданно тонким и резким голосом. – Благодарю вас, мистер Стрейтли. Случившееся не имеет ни малейшего отношения к «Сент-Освальдз». У Чарли просто немного… сдали нервы. Он очень впечатлительный мальчик, да еще и нездоров был… Понимаете, у моего мужа очень напряженная работа, на него пытаются оказать давление… – Она не договорила.

Я кивнул.

– Да, разумеется, я понимаю. – И я, снова вежливо раскланявшись и коснувшись шляпы, неторопливо двинулся обратно по длинной подъездной дорожке.

На повороте я, по-моему, заметил в одном из окон верхнего этажа бледное лицо, наполовину скрытое капельками тумана от осевшего на стекле дыхания. Мне показалось, что это был Чарли, хоть я и не мог быть до конца в этом уверен.

Но если даже это действительно был он, то в последующие семь лет мне не представилось больше ни одной возможности снова его увидеть.

Знаешь, Мышонок, когда тонут по-настоящему, это происходит почти беззвучно. Если человек – или, как в данном случае, мальчишка – еще способен сопротивляться, значит, он может дышать. А уж если он способен еще и громко кричать, значит, от нехватки воздуха он пока не страдает. В «Сент-Освальдз» есть плавательный бассейн, и ученики посещают его раз в неделю.

Но Крысеныш-то учился в «Саннибэнк Парк», а у них там бассейна нет. Крысеныш мог, конечно, какое-то время продержаться на поверхности, отчаянно шлепая по воде руками, но не больше того. И потом, было уже довольно холодно; вода в Шурфе даже подернулась тонкой блестящей пленкой льда. Лед был, конечно, непрочным и не мог хотя бы немного замедлить погружение Крысеныша в воду; зато именно лед и послужил причиной того, что его борьба за жизнь оказалась такой короткой. Говорят, что в тот момент, когда тонешь, перед глазами у тебя успевает пройти вся твоя жизнь. Наверное, жизнь Крысеныша ничего особенного собой не представляла – пара судорожных захлебывающихся глотков, и он исчез. А все-таки, Мышонок, какое это было невероятное ощущение! Наверное, подобные чувства испытывает только сам Господь, причем постоянно.

Нет, Мышонок, я его не толкал. А вот Пуделя подтолкнул именно я. Завел его хорошенько, как игрушечную машинку, а потом осталось только смотреть, как он сам все остальное сделает. А здорово вышло! Мне казалось, будто я всех своих демонов в кого-то другого перелил, а потом смотрел, как он сам с утеса в воду прыгает. Вот только вода, наверное, оказалась слишком холодной, поэтому Крысеныш так быстро и пошел ко дну. В ледяной воде утонуть ничего не стоит. Для этого даже особый термин существует: «инстинктивная реакция на погружение». В общем, Крысеныш погрузился, а Пудель… Пудель, в общем, чуточку спятил.

Сперва он весь затрясся, зарыдал – в точности как тогда, с кроликами. А потом сел на землю и больше не смог подняться; сидел и дрожал как осиновый лист. Я его поднял и отвел в ту выгоревшую машину (меня, кстати, тоже бил озноб), и там мы какое-то время посидели, пока он вновь способность говорить не обрел. Я сидел и смотрел на свой костер, который уже почти угас, но черные угли еще светились оранжевым; страницы любимых журналов Пуделя с фотографиями обнаженных мужских тел свернулись в трубочки, и по их краям время от времени пробегали красноватые искры. Я подобрал с земли пару сигарет, раскурил обе – одну для себя, другую для Пуделя – и подал ему. Но он бросил сигарету на землю. Я поднял ее, а он сказал мне:

– Нам придется сообщить в полицию.

Я ответил не сразу. Сперва спокойно докурил сигарету и только потом спросил:

– Вот как? И ты им расскажешь, что это ты его в воду столкнул?

Пудель посмотрел на меня, как собака, которую вот-вот ударит хозяин, и в ужасе воскликнул:

– Зигги, но что же нам делать?!

Я только плечами пожал.

– Я знаю только, что собираюсь делать я: сейчас я пойду домой и буду смотреть телевизор. Сегодня вечером показывают «Два Ронни»[116], вот я и буду смотреть этот фильм и есть всякую вкуснятину, которая после праздника осталась; потом, может, немного почитаю, а потом… кстати, я, скорее всего, не скажу, что был сегодня с тобой, когда ты этого саннибэнкера в воду столкнул. – Я швырнул окурок в догорающий костер.

Пудель вытаращил глаза.

– Ты никогда так не поступишь! Не сможешь!

– Ох, да стань ты, наконец, взрослым! – прикрикнул на него я. – Ты только представь себе, что будет, если ты действительно всё расскажешь в полиции. Ведь тогда все о тебе узнают. И будет суд, и тебя как минимум вышибут из школы. А уж это клеймо у тебя на всю жизнь останется. И ты ни в универ поступить не сможешь, ни на приличную работу устроиться. А после суда тебя, возможно, отправят в спецшколу, может, даже в Борстал[117]. И даже если все поверят, что это был несчастный случай, то прикинь, что скажут твои родители? Твой папа? И как развопятся газеты? Ты представляешь, как это будет выглядеть: депутат парламента, у которого сын – убийца?