Лингвистические и исторические исследования Венелина имели серьезное значение для российского восприятия османских славян. Венелин выступал против фокусирования исключительно на сербах или черногорцах, утверждая, что те, кто сопротивлялся османскому правлению, не обязательно несли на своих плечах наибольший груз последнего. В дневнике своего путешествия в Болгарию, все еще занятую российскими войсками в 1830 году, Венелин утверждал, что «турецкое господство и существование в Европе более всех своих подданных и почти исключительно опирается на болгар», не защищенных географией и заступничеством других держав[735]. По его словам, «молдаване и волохи были всегда полусвободными; сербы, прежде будучи менее смешаны с турками, менее терпели нахальств; сверх сего гористая их страна, более способная к защите, служила для них некоторым щитом; ныне, слава единому, и они дышат свободнее и легче под щитом народного правления и русской эгиды»[736].

Абсолютная зависимость болгар от османов могла бы быть смягчена дееспособной церковной иерархией, однако последняя, по словам Венелина, была «в плачевном состоянии» в результате греческих интриг[737]. После того как османское завоевание Константинополя привело греческую и болгарскую патриархии под единую юрисдикцию, греки «довели до того, что Болгарские иерархи унижены на степень Экзархов и подчинены Царьградскому Архипастырю, и так отворен путь их монахам на болгарские кафедры». Как следствие, епископства Македонии и Румелии были болгарскими по языку и этничности большинства местного населения, но греческими по составу местной церковной иерархии[738]. Венелин сокрушался по поводу недостатка школ для подготовки священников, в результате чего белое духовенство было столь же невежественным, сколь и миряне. В сочетании с османским запретом ремонтировать церкви и строить новые недостаток обученных священников делал болгар уязвимыми для соблазнов исламизма и униатской пропаганды, хотя последняя, по оценке Венелина, имела среди болгар меньше успеха, чем среди сербов, греков и армян[739].

Спустя пятнадцать лет после путешествия Венелина в Болгарию другой важный ученый-славист В. И. Григорович подтвердил его критический анализ греко-болгарских отношений и состояния просвещения у болгар. На Афоне Григоровича шокировало обращение греческих монахов со славянскими рукописями. В то же время российский ученый сокрушался безразличием самих славян, которые из мелкого желания сойти за представителей высшего класса проявляли «приверженность к грецизму»[740]. За несколькими исключениями, такими как Рыльский монастырь, в образовательной программе приходских школ и гимназий, основанных в болгарских городах, преобладала греческая риторика, в ущерб практическому знанию, которое, по мнению Григоровича, более соответствовало характеру болгар[741]. Российский ученый отмечал несколько случаев сожжения или сокрытия греками славянских рукописей, а также унизительного обращения с ним самим со стороны греческих иерархов в тех городах османской Болгарии, которые ему довелось посетить. Рассматривая болгар как несправедливо забытый народ, Григорович с возмущением писал про «византийское высокомерие, не принимающее достоинство человека ниаче как под условием грека», которое продолжало «сеять между христианами самы нечеловеколюбивые понятия»[742].

В то время как российские описания черногорцев и сербов, опубликованные в начале XVIII столетия, подчеркивали их героизм и храбрость, описания болгар, появившиеся позднее, представляли их прежде всего в качестве жертв. В начале 1820-х годов чиновник российского консульства в Бухаресте И. П. Яковенко писал, что болгары томились «в деспотической зависимости от пашей и аянов… в величайшей бедности, рабстве и уничижении» ввиду отсутствия у них храбрых и способных предводителей, подобных Милошу Обреновичу и его депутатам в Константинополе[743]. Известный российский путешественник Е. П. Ковалевский, посетивший Болгарию в 1840-е годы, отмечал, что из всех подвластных Османам христианских народов болгары «покорнее всего несут свое иго не смотря на то что они терпят более всех»[744]. Образ одинокого болгарского пастуха с «грустн[ой] апати[ей] во всех чертах его лица, во всех движениях», набросанный Ковалевским, мог послужить преамбулой для душераздирающей истории османского угнетения православных славян, которая всегда вызывала сочувствие образованных россиян в эпоху растущей популярности панславистских идей[745].

Некоторые российские наблюдатели объясняли особенность болгар среди славянских народов Османской империи историческими изменениями, которые этот народ претерпел на протяжении столетий. Выше было уже отмечено противопоставление российскими авторами «древних» и «новых» греков. Сходным образом обозрение Османской империи, опубликованное в начале Крымской войны, противопоставляло воинственных героев ранней истории болгар их потомкам, которые «смягченные жизнью земледельческою… сделались ныне трудолюбивы, мирны и гостеприимны»[746]. Другое описание указывало на обращение в христианство как фактор превращения болгар из «грубых и жестоких варваров» времен Юстиниана, в людей, отличающихся «промышленностью, кротостью в отношении друг друга, услужливостью и гостеприимством к чужеземцам»[747]. Таким образом, сравнение прежнего и нынешнего характера болгар не всегда было невыгодным для современных болгар, как при сравнении древних и новых греков. Тем не менее сам факт этого сравнения отличал российские описания болгар от репрезентации сербов и черногорцев, в которых россияне видели воплощение древних доблестей.