Некоторые уже отрицательно качали головами.

– Вы должны присоединиться к остальному миру! – призвала Мэри. – Вы в Швейцарии всегда стояли в сторонке, сохраняли нейтралитет.

– Швейцария вступила в Парижское соглашение, – возразил один.

– И в Интерпол, – сказал другой.

– И в ООН, – добавил третий.

– Мы никогда не стояли в стороне, – поправил еще один.

– Хорошо, – уступила Мэри. – Поддержите карбон-койн. Создайте рабочую группу из богатых малых стран. Помогите нам установить новую мировую систему, с новыми показателями, новыми путями создания стоимости. Учредите новую политэкономию. Откройте посткапитализм! Мир испытывает в нем огромную нужду, он должен состояться. Кроме того, чтобы восстановиться после нападения на банки, вам их все равно придется реформировать. Не возвращайтесь к старому. Сделайте банки лучше.

Молчание.

Мэри обвела взглядом зал. Воистину альпийский ступор. Чувство, знакомое всем сидящим в зале: возвращение в мир после подъема в высшую точку Альп, встречи с бесстрастным величием, неземной красотой, силой предвидения, после чего следует спуск вниз – измученными, опаленными солнцем, очистившимися. Просветленными и достигшими высших сфер. Мэри помнила, что взгляд у нее пронзительный, не отпускающий человека. Мартин называл его лазерным. Она знала об этой своей черте с детства, когда взглядом заставляла людей, даже мать, замереть на месте. Теперь она вперила его в сидящих перед ней политиков, и они тоже притихли. Мэри от чего-то завелась, то ли из-за взрыва в офисе, то ли из-за судорог в ногах. Взгляд-лазер прожег сидящих в зале.

Главы швейцарских департаментов поежились как один, сбрасывая наваждение. Обменялись взглядами. Без радости. Без злобы. Без тревоги. Без пренебрежения.

Они задумались.

В одной из своих работ Джон Мейнард Кейнс писал об «эвтаназии класса рантье». Крайне провокационная, если не сказать зловещая, формулировка. Эвтаназия в 30-е годы прошлого века была эвфемизмом, словесным прикрытием для санкционированной государством казни политических соперников. Век спустя от этого слова по-прежнему пахнет смертью.

Похоже, однако, что Кейнс использовал эту фразу исключительно в смысле избавления горемычной твари от мучений относительно безболезненным способом. То есть ближе к греческому оригиналу: в буквальном переводе «эвтаназия» означает «хорошая смерть». Или как в словаре: «Безболезненное лишение жизни пациента, страдающего неизлечимой мучительной болезнью или пребывающего в необратимой коме. Данная практика запрещена законом в большинстве стран». Синоним – милосердное убийство.

Впервые эвтаназия письменно упоминается Светонием, писавшем о «доброй смерти» Августа. Относительно медицинской практики термин впервые применил Фрэнсис Бэкон. В ранней коннотации слова главным смыслом было освобождение от страданий.

Можно возразить, что рантье отнюдь не страдают, наоборот – пожирают все, до чего дотянутся. Паразит, из жадности убивающий своего хозяина, не страдалец. В данном случае класс рантье действительно следовало бы уничтожить.

Пожалуй, сравнение поправок, вносимых в законы о налогообложении и наследовании, с казнью – чрезмерное преувеличение. При этом, чтобы покончить с классом рантье, который нередко называют «правящим классом», одних изменений законов о налогах и наследстве вряд ли хватит. Тем не менее смысл нередко искажается: сдвиг социальных структур приравнивается к насильственной смерти. С другой стороны, финансовое удушение нередко называют «затягиванием поясов», что показывает, насколько малосущественно и банально выглядит большинство финансовых ограничений в глазах неолиберальной гегемонии.

Эвтаназия – «вас умерщвляют в ваших же интересах».

А это уже интересно, ведь капитализм – не физическое лицо, и класс рантье как таковой, хоть и состоит из живых людей, им тоже не является. Можно утверждать, что как класс рантье страдают от сознания вины, боязни, депрессии, стыда, всяческих излишков, ощущения неискупимой ответственности за преступления и так далее. Для избавления класса рантье от мучений потребовалось бы освободить отдельных лиц, составляющих класс, от этого ужасного духовного груза и отпустить их жить цельной жизнью безгрешных людей на планете, населенной равными им безгрешными людьми.

Капитализм: на закате длинной кипучей жизни он неизлечим, страдает от боли. Он в коме, превратился в зомби, у него нет будущего, нет надежды вернуть себе здоровье. Пора милосердно прекратить его страдания.

А может, его изгнать? Отправить в ссылку? Остричь наголо?

Преступников в былые времена можно было просто выслать без права возвращения в родную страну. Такая кара не лишала жизни в отместку за отнятую жизнь. Подчас осуждение и наказание были суровы, но в то же время они давали шанс начать жизнь сначала где-нибудь в другом месте, сохранив собственную личность. Все зависело от обстоятельств.

«Классом рантье» Кейнс попросту называл людей, делавших деньги, владея тем, в чем нуждались другие, и взимая плату за пользование этим имуществом, – такова экономическая суть ренты. Рента – это плата людям, которые не создают продукта, хищникам, паразитирующим на добавленной и меновой стоимости.

Под «эвтаназией класса рантье» Кейнс пытался дать определение революции без революции, реформе капитализма, его превращению в некую пост-капиталистическую систему, которая придет в будущем. Такова была его оценка уже частично существующей системы на предмет ее полезности в цивилизации будущего. Он предлагал покончить не с капитализмом – только с рентой и рантье. Хотя в итоге все это, возможно, закончилось бы тем же самым. Кто знает, не спрятал ли он за эвфемизмом шокирующую суть своего предложения.

Справедливая цивилизация восьми миллиардов человек, находящаяся в равновесии с биосферой, производящей все, что нам нужно, – на что она похожа? Какие законы ее учредят? И как выйти на этот рубеж побыстрее, пока мы все не вымерли?

Класс рантье в этом проекте нам не помощник. Наш проект им не интересен. Более того – проект этот придется претворять в жизнь, сталкиваясь с их бешеным сопротивлением. Некоторые из них скажут: только через наш труп. Для такого случая эвтаназия – самый подходящий метод.

Мы были рабами этого рудника. Нам, конечно, говорили, что если не угодно, то можем валить на все четыре стороны, да только нас окружала намибийская пустыня – некуда идти. Пришлось бы пешком преодолевать сотни километров – есть нечего, голову прикрыть нечем. С другой стороны, если остался, тебя накормят. Двухразовое питание, десятичасовой рабочий день, в воскресенье – выходной. Если повредился, можно пойти в больничку, сестра посмотрит, а если сильно, то и врач. Поломанные кости срастят. Дизентерию вылечат таблетками и капельницей.

Нас там было около пяти сотен. За исключением медсестер и поварих, одни мужчины. В основном из Намибии, некоторые – из Анголы, Мозамбика, Южной Африки, Зимбабве. Основная масса обслуживала машины и работала на них, но копать тоже приходилось. Откапывать машины после обвалов. Иногда погибших.