побудительной силы религиозного убеждения. Государство-диктатор имеет важное преимущество перед буржуазным, обывательским разумом: вместе с индивидуумом оно поглощает и религиозную силу человека. Государство занимает место Бога; вот почему, с этой точки зрения, социалистические диктатуры суть религии, а государственное рабство есть форма поклонения. Но религиозная функция не может быть смещена и фальсифицирована таким образом без того, чтобы не вызвать подозрений, которые, впрочем, сразу подавляются во избежание конфликта с преобладающей ориентацией на массовость. Результатом в подобных случаях всегда оказывается сверхкомпенсация в облике фанатизма, который, в свою очередь, используется как оружие для расправы с малейшими проявлениями сопротивления. Свободное мнение подавляется, нравственные решения безжалостно искореняются под тем предлогом, что цель оправдывает средства, даже самые гнусные. Политика государства возвышается до уровня веры, правитель или партийный босс становятся этакими полубогами «по ту сторону добра и зла», а их сторонники почитаются как герои, мученики, апостолы и миссионеры. Возможна всего одна истина, иных попросту не существует, это положение не предполагает и не допускает критики. Любой, кто думает иначе, – еретик, которому, как учит нас история, грозят различные неприятности. Лишь партийный босс, который держит в своих руках политическую власть, вправе достоверно истолковывать государственную доктрину (и делает это так, как ему удобно).

512 Когда благодаря правлению масс индивидуум становится социальной единицей номер такой-то, а государство возвышается до верховного принципа, вполне можно ожидать, что религиозная функция тоже пострадает от подобных метаморфоз. Религия, тщательное наблюдение некоторых незримых и неподвластных человеку фактов, представляет собой инстинктивную человеческую установку, проявления которой видны на всем протяжении истории человечества. Ее очевидная цель состоит в поддержании психического баланса, поскольку «природный» человек наделен столь же естественным «пониманием» того обстоятельства, что его сознательные функции могут быть в любое время нарушены некими посторонними событиями, как извне, так и изнутри. По этой причине он всегда заботится о том, чтобы любое трудное решение, которое может иметь значимые последствия для него самого и для других, подкреплялось соответствующими защитными мерами религиозного свойства. Делаются подношения невидимым силам, произносятся внушительные благословения, совершаются всевозможные торжественные обряды. Повсюду и во все времена существовали rites d’entrée et de sortie[296], польза которых оспаривается – мол, это все магия и суеверие – рационалистами, неспособными к психологическим прозрениям. Но ведь магия оказывает прежде всего психологическое воздействие, важность которого не следует недооценивать. Выполнение «магического» акта обеспечивает заинтересованному лицу чувство безопасности, которое совершенно необходимо для осуществления решения, ибо то неизбежно является отчасти односторонним, а потому справедливо воспринимается как рискованное. Даже диктатор полагает необходимым не просто сопровождать государственные указы угрозами, но инсценировать их посредством всевозможных торжеств. Духовые оркестры, флаги, знамена, парады и чудовищные демонстрации ничем принципиально не отличаются от церковных шествий, канонад и фейерверков для отпугивания бесов. Разве что суггестивное влияние государственной власти порождает коллективное чувство безопасности, которое, в отличие от религиозных зрелищ, не сулит индивидууму никакой защиты от внутренних демонов; поэтому человек станет еще сильнее цепляться за власть государства, за массу, отдаваясь той психически и нравственно, завершая тем самым свое социальное разложение. Государство, подобно церкви, требует энтузиазма, жертвенности и любви; если религия исходит из «страха Божия», то государство-диктатор не чурается насильственного принуждения и террора.

513 Когда рационалист направляет свои атаки в первую очередь против чудес обрядности, обусловленных традицией, он на самом деле бьет категорически мимо цели. Существенное, то есть психологическое, воздействие упускается здесь из вида, пусть обе стороны используют его для достижения прямо противоположных целей. Аналогичная картина наблюдается и в отношении соответствующих целеполаганий. Для религии важны избавление от зла, примирение с Богом, обретение наград в загробной жизни и т. д.; по воле государства все это превращается в мирские обещания – свобода от забот о хлебе насущном, справедливое распределение материальных благ, всеобщее благоденствие в будущем, сокращение рабочего времени… Тот факт, что исполнение этих обещаний отнесено в чрезвычайно далекое (почти райское) будущее, лишь дополняет аналогию и подчеркивает трансформацию: массы от стремления к потусторонней цели обратились к чисто мирской вере, которая превозносится точно с таким же религиозным рвением и исключительностью, как идеалы в известных нам из истории вероучениях.

514 Чтобы не повторяться без надобности, не стану перечислять все сходства между мирскими и «потусторонними» верованиями; удовольствуюсь, пожалуй, тем, что укажу: любая естественная функция, существующая изначально – та же религиозная, к примеру – не подлежит устранению посредством рационалистической или так называемой просвещенной критики. Можно, конечно, представлять доктринальное содержание символов веры как нелепое и осыпать его насмешками, но подобные методы нисколько не затрагивают суть религиозной функции, которая составляет основу символов веры. Религия в смысле добросовестного восприятия иррациональных фактов психики и индивидуальной судьбы вновь проявляется – пускай в обезображенном, изувеченном виде – в обожествлении государства и диктатора: «Naturam expellas furca tamen usque recurret»[297]. Нынешние вожди и диктаторы, правильно оценивая эту ситуацию, всячески стараются поэтому прятать слишком очевидную параллель с обожествлением римских цезарей и скрывают реальную власть за фикцией государства, хотя это, конечно, ничего не меняет[298].

515 Как я уже указывал, диктаторское государство, лишая человека основных прав, одновременно выбивает психическую почву у него из-под ног, отбирая и метафизические основы существования. Этические решения отдельного человека больше не имеют значения – важно лишь слепое движение масс, а потому ложь становится залогом и принципом политического действия. Государство извлекает из этого факта логические выводы, о чем безмолвно свидетельствуют многие миллионы государственных рабов, совершенно бесправных по своему положению.

516 Как диктаторское государство, так и конфессиональная религия уделяют особое внимание идее сообщества. Это основной идеал «коммунизма», который навязывается столь усердно и ревностно, что начинает вызывать отторжение и влечет за собой раскол и недоверие. Церковь не менее решительно ратует за общинный идеал; там, где организованная церковь слаба, как в протестантизме, надежда на «общий опыт» или вера в такой опыт восполняют мучительное отсутствие сплоченности. Нетрудно понять, что «община» – незаменимый помощник в организации масс, а потому она представляет собой обоюдоострое оружие. Добавление любого количества нулей никогда не превратит единицу в нечто большее, а значимость сообщества определяется духовным и нравственным состоянием людей, его составляющих. По этой причине нельзя ожидать от сообщества каких-либо шагов, способных преодолеть суггестивное влияние среды, то есть шагов по реальному, фундаментальному изменению индивидуумов, будь то к добру или ко злу. Такие изменения могут проистекать только из личного общения, а не из массовых коммунистических демонстраций или публичных христианских церемоний крещения, которые оставляют равнодушным внутреннего человека. Насколько поверхностным на самом деле является влияние «общинной» пропаганды, видно из недавних событий