в максимально возможной степени коллективизируется, перекладывается индивидуумом на общество и делегируется некоему корпоративному органу. В итоге индивидуум все более и более уверенно превращается в общественную функцию, а общество, в свою очередь, узурпирует функцию носителя реальной жизни, тогда как на самом деле оно есть не что иное, как абстрактная идея, подобная государству. Обе идеи гипостазируются, то есть становятся автономными. Государство, в частности, превращается в квазиживую личность, от которой все чего-то ждут. В реальности это лишь маскировка, прячущая действия тех, кто умеет манипулировать идеями. По сути, конституционное государство скатывается к ситуации первобытной формы общества – к коммунизму первобытного племени, где все подчиняются самодержавной власти вождя или олигархии.

2. Религия как противовес массовому мышлению

505 Чтобы освободить фикцию суверенного государства – иными словами, прихоти вождей, им манипулирующих, – от всякого благотворного ограничения, все общественно-политические движения, к этому стремящиеся, неизменно пытаются устранить любое влияние религии. Ибо, чтобы превратить индивидуума в государственную функцию, нужно лишить его зависимости от чего бы то ни было еще. Религия же подразумевает зависимость человека от иррациональных фактов опыта и подчинение этим фактам. Они не относятся непосредственно к социальным и физическим условиям жизни; в первую очередь они связаны с психической установкой индивидуума.

506 Но установка относительно внешних условий жизни возможна лишь тогда, когда имеется некая внешняя точка отсчета. Религия дает (или претендует на то, чтобы давать) такую точку отсчета; тем самым она позволяет индивидууму выносить самостоятельные суждения и самостоятельно принимать решения. Он как бы обеспечивает себе запас сил против очевидного и неизбежного давления обстоятельств, которому подвергается любой, кто живет в одном только внешнем мире и не имеет под ногами никакой другой почвы, кроме городской мостовой. Если статистическая реальность признается единственной, то перед нами единственный авторитет. Тогда получаем одно-единственное условие бытия, а при отсутствии противоположных условий суждения и решения не просто излишни – они невозможны. Значит, индивидуум превращается в статистическую функцию, следовательно, в функцию государства (или какого-то иного абстрактного принципа порядка).

507 Но религия учит почитать другой авторитет, противоположный авторитету «мирскому». Учение о зависимости человека от Бога предъявляет к индивидууму и к миру в равной степени высокие требования. Может даже случиться так, что абсолютность этого требования будет отчуждать человека от мира – так же как он отчуждается от самого себя, когда поддается коллективному влиянию. В обоих случаях он может лишиться самостоятельности суждений и свободы принимать решения (в случае религии – покоряясь религиозной доктрине). Это цель, к которой религия открыто стремится, если только не идет на компромисс с государством. Когда происходит последнее, для меня предпочтительнее говорить не о «религии», а о «вере». Символ веры выражает определенное коллективное убеждение, тогда как слово «религия» характеризует субъективное отношение к определенным метафизическим – внеземным – факторам. Символ веры есть исповедание веры, обращенное прежде всего к миру в целом, то есть нечто мирское, тогда как смысл и цель религии заключаются в прояснении отношений человека с Богом (христианство, иудаизм, ислам) или в обретении пути к спасению и освобождению (буддизм). Из этого основополагающего факта проистекает вся этика, которая без личной ответственности перед Богом оказывается всего-навсего общепринятой моралью.

508 Будучи компромиссом с мирской реальностью, вероучения, соответственно, считали своей обязанностью добиваться поступательной кодификации своих идей, доктрин и традиций; тем самым они экстернализировали себя до такой степени, что подлинный религиозный элемент – живое отношение и прямое противостояние потусторонней точке отсчета – оказался в них отодвинут на задний план. По конфессиональным воззрениям, ценность и значимость субъективных религиозных отношений оцениваются по мерке традиционного учения, а там, где подобное встречается не столь часто (скажем, в протестантизме), немедленно начинаются разговоры о пиетизме, сектантстве, эксцентричности и т. д., стоит кому-нибудь заявить, что он привержен Божьей воле. Вероучение тождественно признанной церкви; оно выступает как общественная институция, к которой принадлежат не только истинно верующие, но также немалое число людей, будто бы «безразличных» к религии: эти люди лишь подчиняются диктату привычки. Тут-то и становится заметным различие между вероучением и религией.

509 Значит, придерживаться какой-либо веры – выбор не столько религиозный, сколько социальный; посему этот выбор фактически ничем не помогает индивидууму обрести опору в жизни. Человек вынужден полагаться исключительно на собственное отношение к некоему потустороннему авторитету. Здесь важен не сам факт декларируемого исповедания веры, а то психологическое условие, что жизнь индивидуума определяется не только эго с его мнениями и социальными факторами; в той же, если не в большей степени эта жизнь покорна трансцендентным авторитетам. Вовсе не этические принципы, при всей их возвышенности, и не вероучения, при всей их ортодоксальности, закладывают основы свободы и автономии личности; действует сугубо эмпирическое сознание, неопровержимый опыт глубоко личных взаимоотношений человека и надмирной власти, противовес «миру» с его «разумом».

510 Эта формулировка не понравится ни массовому человеку, ни коллективному верующему. Для первого государственная политика воплощает собой наивысший принцип мысли и действия. Еще бы – ради этого осознания его, собственно, и просвещали; соответственно, массовый человек допускает за индивидуумом право на существование лишь постольку, поскольку тот является функцией государства. С другой стороны, верующий, признавая, что государство обоснованно выдвигает на него моральные и материальные права, считает, что не только отдельный человек, но и государство, которое правит этим человеком, подчиняется власти «Бога»; то есть при любых сомнениях окончательное решение принимается Богом, а не государством. В своем стремлении избегать сколько-нибудь метафизических суждений я должен оставить открытым вопрос о том, противоположен ли Богу «мир», иначе говоря, феноменальный мир человека, а значит, и природа как таковая. Лишь укажу на тот факт, что психологическая противоположность между этими двумя областями опыта не только подтверждается Новым Заветом, но и предельно ясно выражается сегодня в негативном отношении диктаторских государств к религии и отношении церкви к атеизму и материализму.

511 Человек, будучи существом общественным, не способен на протяжении долгого времени существовать вне связи с обществом, а потому индивидууму не найти подлинных оправданий своему бытию и своей духовно-нравственной автономии нигде, кроме некоего внемирового начала, которое позволяет релятивизировать подавляющее влияние внешних факторов. Человек, не привязанный к Богу, не может самостоятельно сопротивляться физическим и моральным убеждениям, исходящим от мира. Для этого ему требуется свидетельство внутреннего, трансцендентного опыта, который один способен уберечь от неизбежного – в противном случае – погружения в массу. Просто интеллектуальное или даже нравственное признание степени отупения и моральной безответственности, свойственной массовому человеку, всего-навсего отрицает массовость и является лишь небольшим препятствием на пути к атомизации индивидуума. Такое признание сугубо рационально, ему недостает