дорогих сердцу ученого, является высшим и единственно реальным объектом исследования. Врач должен прежде всего осознавать это противоречие. Вооруженный статистическими истинами своей научной подготовки, он сталкивается с задачей исцеления больного человека, который, особенно в случае душевных страданий, требует индивидуального подхода. Чем схематичнее лечение, тем большее сопротивление оно – вполне справедливо – вызывает у пациента и тем выше риск провала. Психотерапевт волей-неволей вынужден рассматривать индивидуальность пациента как неотъемлемый факт клинической картины и соответствующим образом применять свои методы лечения. Сегодня во всех областях медицины признано, что задача врача состоит в лечении больного, а не какой-то абстрактной болезни. Эта иллюстрация из области медицины – лишь частный случай общей проблемы воспитания и обучения. Научное образование опирается в основном на статистические истины и абстрактное знание, а потому дает нереальную, рациональную картину мира, в которой личность как чисто маргинальное явление не играет никакой роли. Однако индивидуум – иррациональная данность – является истинным, подлинным носителем реальности, конкретным человеком, в противоположность нереальному идеальному или «нормальному» человеку, которого превозносят положения науки. Хуже того, большинство естественных наук старается представлять результаты своих исследований так, будто они возникли без всякого вмешательства человека, и в итоге содействие психического – необходимый фактор успеха – остается вне поля зрения. (Исключение составляет современная физика, признающая, что наблюдаемое зависит от наблюдателя.) Так что и в этом отношении наука дает картину мира, из которой как бы исключается реальная человеческая психика, то есть создает пресловутую антитезу «гуманитарным наукам».

499 Под влиянием научных предположений не только психика, но и всякий человек, наряду со всеми вообще отдельными событиями, каковы бы те ни были, подвергается «усреднению» и размыванию, сводящим картину действительности до понятийного среднего. Нельзя недооценивать психологическое влияние статистической картины мира: она отвергает индивидуума в пользу анонимных единиц, которые скапливаются в массовые образования. Место конкретного человека занимают организации, а высшим выражением тут выступает предельно абстрактная идея государства как принципа политической реальности. В этом случае моральная ответственность индивидуума неизбежно заменяется государственной политикой (raison d’état[294]). Вместо моральной и психической дифференциации личности получаем общественное благо и повышение уровня жизни. Цель и смысл индивидуальной жизни (которая единственно реальна) тем самым изменяются: индивидуальным развитием пренебрегают ради политики государства, навязываемой индивидууму извне и состоящей в осуществлении абстрактной идеи, которая в конечном счете стремится объять и поглотить все живое. Индивидуум неуклонно лишается морального отношения к собственной жизни, им управляют, его кормят, одевают и воспитывают как социальную единицу, размещают в соответствующей жилищной единице и развлекают в соответствии со стандартами, которые призваны доставлять удовольствие и удовлетворение массам. Правители, в свою очередь, являются такими же социальными единицами, как и управляемые, и отличаются только тем, что на своих постах становятся специализированными выразителями государственной доктрины. От них не требуется быть личностями, способными к суждениям; они должны быть узкими специалистами, бесполезными вне области своей деятельности. Государство само решает, что следует преподавать и изучать.

500 Политической доктриной, будто бы всемогущей, манипулируют, в свою очередь, во имя осуществления государственной политики те, кто занимает высшие посты в правительстве, где сосредоточена вся власть. Всякий, кто избранием или по прихоти судьбы занимает одно из таких мест, не подчиняется высшей власти; он сам воплощает собой государственную политику и в пределах полномочий может действовать по своему усмотрению. Следом за Людовиком XIV он может повторить: «L’état c’est moi»[295]. То есть он единственный – или по крайней мере один из немногих – способен воспользоваться своей индивидуальностью, сумей только выяснить, как отлучить себя от государственной доктрины. Увы, таким людям суждено, скорее всего, оставаться рабами собственных вымыслов. Подобная односторонность всегда компенсируется психологически – коварными бессознательными содержаниями. Рабство и бунт связаны неразрывно. Отсюда соперничество за власть и преувеличенное недоверие, которые пронизывают весь общественный организм сверху донизу. Более того, чтобы компенсировать свою хаотическую бесформенность, масса всегда порождает «вождя», который неизбежно оказывается жертвой собственного раздутого эго-сознания, как показывают многочисленные примеры в истории.

501 Это развитие событий становится логически неизбежным в тот миг, когда индивидуум вливается в массу и тем самым себя «отменяет». Помимо скопления людских масс, в которых индивидуум так или иначе растворяется, одним из главных факторов психологической массовости является научный рационализм, лишающий индивидуума нравственных устоев и достоинства. Как социальная единица он теряет свою индивидуальность и превращается в абстрактное число из отчетов бюро статистики. Отныне он – всего-навсего взаимозаменяемая единица бесконечно малой значимости. Если смотреть рационально и со стороны, человек именно таков и есть, и с этой точки зрения откровенно нелепо далее говорить о ценности или значении индивидуума. В самом деле, трудно вообразить, как можно наделять индивидуальную человеческую жизнь несомненным достоинством, когда обратная истина очевидна как на ладони.

502 С этой точки зрения личность и вправду имеет убывающее значение; всякий, кто пожелал бы оспорить это мнение, вскоре исчерпает все разумные доводы. Тот факт, что индивидуум считает себя, членов семьи или близких друзей своего круга в чем-то важными, лишь подчеркивает несколько комическую субъективность его чувств. Ибо что значат немногие по сравнению с десятью тысячами или сотней тысяч, не говоря уже о миллионе? Поневоле вспоминается один мой задумчивый друг, с которым однажды мы вместе угодили в огромную людскую толпу. Внезапно он воскликнул: «Вот самая убедительная причина не верить в бессмертие: вся эта масса хочет быть бессмертной!»

503 Чем больше толпа, тем ничтожнее становится отдельный человек. Но если индивидуум, обуреваемый чувством собственной ничтожности и бессилия, почувствует, что его жизнь потеряла смысл, – что вовсе не тождественно общественному благоденствию и повышению уровня жизни, – то он, сам того не подозревая и не желая, встает на путь к государственному рабству и делается провозвестником этого рабства. Человеку, смотрящему исключительно вовне и трепещущему перед большими числами, нечего противопоставить свидетельствам чувств и разума. Но именно это и происходит сегодня: мы все очарованы и благоговеем перед статистическими истинами и большими числами, ежедневно убеждаемся в ничтожности и тщетности индивидуальной личности, которая не представлена и не олицетворена какой-либо массовой организацией. Наоборот, те персонажи, которые расхаживают по мировой арене – их голоса слышны повсюду, – кажутся доверчивой публике вознесенными наверх каким-то массовым движением или волной общественного мнения; по этой причине ими либо восторгаются, либо столь же истово их осуждают. Поскольку преобладающую роль здесь играет массовое внушение, остается спорным вопрос, приписывать это возвышение их собственным заслугам или же усматривать в нем заслугу коллективного мнения, рупорами которого эти люди служат.

504 При таких обстоятельствах неудивительно, что индивидуальное суждение становится все более шатким, что ответственность