– Разумеется, так! – ответил Раскольников. «А что-то тызавтра скажешь?» – подумал он про себя. Странное дело, до сих пор еще ни разуне приходило ему в голову: «что подумает Разумихин, когда узнает?» Подумав это,Раскольников пристально поглядел на него. Теперешним же отчетом Разумихина опосещении Порфирия он очень немного был заинтересован: так много убыло с техпор и прибавилось!..

В коридоре они столкнулись с Лужиным: он явился ровно ввосемь часов и отыскивал нумер, так что все трое вошли вместе, но не глядя другна друга и не кланяясь. Молодые люди прошли вперед, а Петр Петрович, дляприличия, замешкался несколько в прихожей, снимая пальто. ПульхерияАлександровна тотчас же вышла встретить его на пороге. Дуня здоровалась сбратом.

Петр Петрович вошел и довольно любезно, хотя и с удвоенноюсолидностью, раскланялся с дамами. Впрочем, смотрел так, как будто немногосбился и еще не нашелся. Пульхерия Александровна, тоже как будтосконфузившаяся, тотчас же поспешила рассадить всех за круглым столом, накотором кипел самовар. Дуня и Лужин поместились напротив друг друга по обоимконцам стола. Разумихин и Раскольников пришлись напротив Пульхерии Александровны,– Разумихин ближе к Лужину, а Раскольников подле сестры.

Наступило мгновенное молчание. Петр Петрович не спеша вынулбатистовый платок, от которого понесло духами, и высморкался с видом хоть идобродетельного, но все же несколько оскорбленного в своем достоинствечеловека, и притом твердо решившегося потребовать объяснений. Ему еще впередней пришла было мысль: не снимать пальто и уехать и тем строго ивнушительно наказать обеих дам, так чтобы разом дать все почувствовать. Но онне решился. Притом этот человек не любил неизвестности, а тут надо былоразъяснить: если так явно нарушено его приказание, значит, что-нибудь да есть,а стало быть, лучше наперед узнать; наказать же всегда будет время, да и в егоруках.

– Надеюсь, путешествие прошло благополучно? – официальнообратился он к Пульхерии Александровне.

– Слава богу, Петр Петрович.

– Весьма приятно-с. И Авдотья Романовна тоже не устали?

– Я-то молода и сильна, не устану, а мамаше так очень тяжелобыло, – ответила Дунечка.

– Что делать-с; наши национальные дороги весьма длинны.Велика так называемая «матушка Россия»… Я же, при всем желании, никак не могвчера поспешить к встрече. Надеюсь, однако, что все произошло без особыххлопот?

– Ах нет, Петр Петрович, мы были очень обескуражены, – с особойинтонацией поспешила заявить Пульхерия Александровна, – и если б сам бог,кажется, не послал нам вчера Дмитрия Прокофьича, то мы просто бы так и пропали.Вот они, Дмитрий Прокофьич Разумихин, – прибавила она, рекомендуя его Лужину.

– Как же, имел удовольствие… вчера, – пробормотал Лужин,неприязненно покосившись на Разумихина, затем нахмурился и примолк. Да и вообщеПетр Петрович принадлежал к разряду людей, по-видимому, чрезвычайно любезных вобществе и особенно претендующих на любезность, но которые, чуть что не по них,тотчас же и теряют все свои средства и становятся похожими скорее на мешки смукой, чем на развязных и оживляющих общество кавалеров. Все опять примолкли:Раскольников упорно молчал, Авдотья Романовна до времени не хотела прерывать молчания,Разумихину нечего было говорить, так что Пульхерия Александровна опятьзатревожилась.

– Марфа Петровна умерла, вы слышали, – начала она, прибегаяк своему капитальному средству.

– Как же, слышал-с. По первому слуху был уведомлен и дажеприехал вам теперь сообщить, что Аркадий Иванович Свидригайлов, немедленнопосле похорон супруги, отправился поспешно в Петербург. Так, по крайней мере,по точнейшим известиям, которые я получил.

– В Петербург? Сюда? – тревожно спросила Дунечка ипереглянулась с матерью.

– Точно так-с, и уж, разумеется, не без целей, приняв вовнимание поспешность выезда и вообще предшествовавшие обстоятельства.

– Господи! Да неужели он и тут не оставит Дунечку в покое? –вскрикнула Пульхерия Александровна.

– Мне кажется, особенно тревожиться нечего, ни вам, ниАвдотье Романовне, конечно, если сами не пожелаете входить в какие бы то нибыло с ним отношения. Что до меня касается, я слежу и теперь разыскиваю, где оностановился…

– Ах, Петр Петрович, вы не поверите, до какой степени выменя теперь испугали! – продолжала Пульхерия Александровна. – Я его всеготолько два раза видела, и он мне показался ужасен, ужасен! Я уверена, что онбыл причиною смерти покойницы Марфы Петровны.

– Насчет этого нельзя заключить. Я имею известия точные. Неспорю, может быть, он способствовал ускоренному ходу вещей, так сказать,нравственным влиянием обиды; но что касается поведения и вообще нравственнойхарактеристики лица, то я с вами согласен. Не знаю, богат ли он теперь и чтоименно оставила ему Марфа Петровна; об этом мне будет известно в самыйнепродолжительный срок; но уж, конечно, здесь, в Петербурге, имея хотя бынекоторые денежные средства, он примется тотчас за старое. Это самыйразвращенный и погибший в пороках человек из всех подобного рода людей! Я имеюзначительное основание предполагать, что Марфа Петровна, имевшая несчастиестоль полюбить его и выкупить из долгов, восемь лет назад, послужила ему еще ив другом отношении: единственно ее старанием и жертвами затушено было, в самомначале, уголовное дело, с примесью зверского и, так сказать, фантастическогодушегубства, за которое он весьма и весьма мог бы прогуляться в Сибирь. Воткаков этот человек, если хотите знать.

– Ах, господи! – вскричала Пульхерия Александровна.Раскольников внимательно слушал.

– Вы правду говорите, что имеете об этом точные сведения? –спросила Дуня строго и внушительно.

– Я говорю только то, что слышал сам, по секрету, отпокойницы Марфы Петровны. Надо заметить, что, с юридической точки зрения, делоэто весьма темное. Здесь жила, да и теперь, кажется, проживает некотораяРесслих, иностранка и сверх того мелкая процентщица, занимающаяся и другимиделами. С этою-то Ресслих господин Свидригайлов находился издавна в некоторыхвесьма близких и таинственных отношениях. У ней жила дальняя родственница,племянница кажется, глухонемая, девочка лет пятнадцати и даже четырнадцати,которую эта Ресслих беспредельно ненавидела и каждым куском попрекала; дажебесчеловечно била. Раз она найдена была на чердаке удавившеюся. Присуждено, чтоот самоубийства. После обыкновенных процедур тем дело и кончилось, новпоследствии явился, однако, донос, что ребенок был… жестоко оскорбленСвидригайловым. Правда, все это было темно, донос был от другой же немки,отъявленной женщины и не имевшей доверия; наконец, в сущности, и доноса не былоблагодаря стараниям и деньгам Марфы Петровны; все ограничилось слухом. Но,однако, этот слух был многознаменателен. Вы, конечно, Авдотья Романовна,слышали тоже у них об истории с человеком Филиппом, умершим от истязаний, летшесть назад, еще во время крепостного права.