Интонация, с которой он произнес последние слова, была точно скопирована с той, которую употребляют школьные учителя. Офицер со знаками различия полковника опять улыбнулся — одними глазами. Высказывание вице-президента о маловажности «степени в области социальной психологии» не покоробило его, но он это запомнил.

— Да, мистер вице-президент. Я никогда не задавал вопросов о составе ударных групп, числе задействованных в первом ударе эскадрилий и тому подобном. Это дело тех самых «настоящих» военных, которые сидят в приемной и ждут, когда мы закончим. Однако я все же задам один «чисто военный» вопрос, не имеющий отношения к психологии. Или имеющий, но далеко не прямое. Вы уверены, что мы справимся?

Возникшая после этого вопроса пауза была ненормальной. Ответное «Что вы имеете в виду?» не просто подразумевалось, эти слова были буквально написаны в воздухе огненными буквами. К чести вице-президента, он их не произнес. Вместо этого он поставил на стол опустевшую кружку и сжал освободившиеся руки в «замок».

— Простой вопрос. И мой ответ на него: «Да, я уверен в этом полностью. Безоговорочно». Но давайте подумаем вместе: ведь мы бы справились и годы, многие годы назад, и тогда ответ был тоже «да». Так что вопрос имеет не только качество, но и количество. «Да» с какими потерями, насколько большими? Людскими, материальными? Наши шансы решить проблему «в лоб» были максимальны около пяти лет назад. Заметьте, даже не десяти, когда их армия проигрывала войну с вооруженными легким стрелковым оружием индейцами, — условно говоря, конечно. Около пяти лет назад или чуть более того. Когда они загнали наиболее агрессивных индейцев в фильтрационные лагеря и догадались купить большинство остальных — но при этом продолжали все быстрее и быстрее терять военную мощь. Они продолжают лишаться ее и сейчас: каждый год русские ВВС теряют больше самолетов и вертолетов в катастрофах, чем вводят в строй, и это лишь один пример. Более того, и через пять, и через десять лет ответ будет тоже «да», потому что, несмотря на сурово сдвинутые брови их премьера, русские все же сдувают объем обычных вооружений стремительно — другого сравнения я подобрать не могу. И неуклонно теряют средства доставки ядерных зарядов, это еще важнее.

Вице-президент поискал что-то взглядом. Безмолвный секретарь неслышно поднялся и через секунду исчез за дверью.

— Вы знаете все это не хуже меня, я уверен. Вы военные или разведчики, либо даже и то, и другое вместе. Но вы очень особые специалисты, и вы должны вспомнить и другое. Десять лет назад мечтой рядового русского солдата было сдаться в плен. Сейчас же его мечта — это гонять индейцев по горам с такой скоростью и эффективностью, чтобы полученный опыт обеспечил ему хорошую работу после демобилизации, а девки млели от красивых цацек у него на груди. Что будет его мечтой через те годы, за которые ядерный потенциал русских опустится под уровень, приемлемый для нашей ПРО? Той самой, о которой так много рассуждают, но которая пока является фактически мифом? Дорогостоящим мифом. Может быть, это будет — спросить у соседей: а куда это они дели памятник его дедушке, который вообще-то охранялся соответствующим разделом Женевской конвенции 1949 года о защите жертв войны? Может быть, уточнить у них еще что-нибудь интересное? И между прочим, соседи русских понимают это очень неплохо. Люди поумнее уже начали задавать себе подобные вопросы. Но умных людей в мире вообще сравнительно немного…

Дверь снова приоткрылась. Секретарь поставил на стол поднос с очередным кофейником и очередными чашками. Сам Джозеф Байден «дома» пил кофе принципиально из собственной кружки, куда входила едва ли не пинта. Штатную подавальщицу за последние дни не допустили до этого кабинета ни разу.

— Мистер вице-президент, германский посол прибудет в четыре ровно.

— Спасибо, я помню.

Он снова обернулся к сидящим.

— Ответил ли я на заданный вопрос?

— Да, сэр.

Полковник поднялся и вытянул руки по швам. Вслед за ним поднялись все остальные.

— Тогда, с вашего позволения, мы закончим. Сейчас тут начнутся «Звездные войны»: столько генералов и адмиралов стены этого кабинета не припомнят со времен Рузвельта, вероятно. Не советую вам при этом присутствовать.

Прощание было теплым. И уже проводив своих посетителей до двери и закончив с рукопожатиями, вице-президент сказал:

— Считайте часы, джентльмены. Когда вы будете в самолете, я уже закончу с генералами и продолжу общение с герром Чариотом. В ходе наших предшествовавших встреч Клаус продемонстрировал завидную адекватность, как и сама фрау канцлер. В пример покойному Рёслеру.

Десять человек улыбнулись одновременно. Улыбки были разными, но в них опять было что-то общее. Даже странно.

Не речами, не постановлениями большинства решаются великие вопросы эпохи, а железом и кровью.

Бисмарк, в обращении к депутатам Рейхстага, 1862 г.

Два последних дня Николай провел в состоянии постоянного напряжения. Он ни разу не прикоснулся к рюмке, к ночи изо всех сил старался загнать себя в кровать работой и долгим бегом по набережным, но это не помогало. «Саратов», — произносило озабоченное лицо на телеэкране. «„Саратов“, — говорили друг другу незнакомые люди на улицах. — Ну сколько же можно, опять ведь… Слышали, что этот там сказал, по ящику?..»

Он был из тех, кто слышал. Но от окружающих отличался сильно. Пытаясь внешне выглядеть нормальным. Не вопящим, не заходящимся от крика. Крика, обращенного в никуда, к переставшим верить ему друзьям, да просто к окружающим: «Люди, да что же вы? Да неужели вы совсем ничего не понимаете?» Если он кричал, то только внутри, — достаточно глубоко, чтобы этого не было видно. Или почти не видно, как он еще продолжал надеяться. С момента гибели «Саратова», со дня, когда он начал отсчитывать оставшиеся им всем часы, Николай пытался заговорить о происходящем несколько раз. Высказаться, объяснить, сделать хоть что-то. Безнадежно: его не собирались слушать вообще. И телефон молчал, хотя согласно всему, чему его учили эти годы, давно должен был зазвонить…

— Коленька, ну нельзя же так. Посмотри на себя в зеркало, ты же совсем черный. Ну как можно так работать?

Он механически улыбался маме, механически брился перед зеркалом, равнодушным жестом бросал на подбородок капли «Aqua Di Gio» — дорогого подарка девушки, имя которой он уже позабыл. Брал сумку, проверял, на месте ли ежедневник и записная книжка, в карманах ли оба сотовых телефона.

— Коля?

Мама пропускала его грустную улыбку мимо — она-то точно видела, что с ним далеко не все в порядке. Часы буквально пульсировали на запястье. Секунда, еще секунда. Времени почти не было у них всех, — но люди на улицах продолжали двигаться как ни в чем не бывало.

— Раззява! Раньше не мог вспомнить?

Перекошенный от гнева человек осекался, когда протискивающийся к двери вагона Николай встречался с ним глазами. Народ уже пер наружу, весело работая локтями, и времени объяснить не было — лицо уплывало назад. «Саратов», — приглушенно звучало вокруг, глядело со страниц дешевых газет, которые держали в руках спешащие к эскалатору люди. «Аргументы и факты» поместили силуэт тонущей подводной лодки на первую страницу обложки: где-то к кормовым торпедным аппаратам схематично изображенный корпус превращался в черный палаческий топор, увлекающий лодку на дно. Что-то такое по стилю мелькало в знаменитой «Химии и жизни» двадцать лет назад, там был отличный художник с очень узнаваемой рукой, Златковский, кажется…