– Что? – спросил он, внимательно взглянув на нее.

– Горе, – она покачала головой. – Выражения людских чувств непредсказуемы. Не забывайте, что ваш папа тоже страдает. Вероятно, он вовсе не хотел расстроить вас.

Дэниел уже собирался возразить: «Вы не знаете моего папашу, этот человек не способен на чувства», – когда вдруг четко осознал приближение приступа тошноты. Живот скрутило, рот заполнился слюной, и его самого прошиб пот.

Он оттеснил даму в сторону – мягко, как он надеялся позже, – и понесся по магазину, сквозь ряды вешалок с одеждой, хранившей запах множества опустошенных гардеробов, мимо книг, читанных и перечитанных или, возможно, даже не тронутых, не разрезанных, мимо домашних безделушек, которые дарились от чистого сердца, с любовью или из вредности, и выскочил на улицу.

Его сразу обдало волной ледяного холода. Зима в Бруклине началась раньше времени. Низкое серое небо над ним хронически извергало россыпи мокрого снега. Дэниел поплотнее запахнул пальто и, привалившись к уличному фонарному столбу, жадно заглатывал холодный воздух.

Его сильно мутило, он чувствовал рвотные позывы. Он всегда чувствовал, когда содержимое желудка рвалось наружу. Но какое там может быть содержимое? Никакой еды, разве что немного виски, или он выпил пару стопок водки в том кабачке Куинса, где закончил прошлый вечер? Что бы там ни было, однозначно в нем нет ничего приятного.

И вдруг приступ отступил, так же внезапно, как начался. Похоже, все обошлось. Дэниел зажмурил глаза. Отдышался. Отстранился от фонаря. Он задумался, что же делать дальше, куда идти – планировал ли он что-то на сегодня, обещал ли что-то кому-нибудь? – когда услышал приближающиеся сзади шаги.

Целеустремленная женская поступь. Перестук каблуков. Такая особа точно знает, куда идти, ей вечно не хватает времени, и она всегда знает, как жить и что делать.

Неожиданно его охватила мощная уверенность, что за его спиной Николь. Да, Николь здесь на улице в центре Бруклина, где он мается в пропахшей потом нескольких дней одежде, карман оттягивает полбутылки виски и мешочек с травкой, а в руке зажат гребень, возможно, раньше принадлежавший его матери, последняя из находок.

Николь приехала. Она здесь. Чтобы спасти его, простить, обнять, окутать его полами своего плаща.

Дэниел обернулся. Медленно повернулся кругом, сердце заколотилось в груди, и он уверен, что она увидит, как взволнованно оно бьется, уверен, что оно готово выскочить из груди и упасть к ее ногам.

Однако увидел он совсем другую женщину. Ее смазанные гелем волосы торчали в разные стороны, наряд состоял из пушистого розового джемпера, джинсов и сережек в виде колец, Николь никогда так странно не вырядилась бы, никогда. И ростом она совсем не такая высокая, и кожа у нее не отличается чистотой и молочной бледностью, а глаза вообще несравнимо малы. Она решительно не похожа на Николь. Проходя мимо, женщина бросила на него странный взгляд, сморщила нос и поджала губы.

– Вы совершенно уродливы, – вскричал Дэниел. – Вы понимаете это?

Женщина нервно обернулась, изумленно глянув на него, и быстро отвела глаза. Она пошла быстрее в своих тяжелых ботинках, их стук пронзил сердце Дэниела, он вновь почувствовал себя безнадежно опустошенным, а потом незнакомка бросилась бежать.

– Уродливы, – опять крикнул он ей вдогонку, глядя, как расплывается вдали пушистое облако ее розового джемпера, пересеченного ремешком сумочки, которая покачивалась на боку при каждом движении.

Лица благотворительных дам всплыли за окном магазинной витрины и быстро ретировались.

«Сегодня я подумал, что видел тебя».

Эта мысль прорезала его ум, точно коса траву. Он пошарил рукой в кармане, ощупывая его содержимое. Холодная бутылочная пробка, какие-то мелкие монеты, тот самый мешочек, жетон метро, половина шнурка от какого-то ботинка, смятые бумажки. Он вытащил одну из них и скосил на нее глаза. Какая-то квитанция – цифры, отпечатанные синеватыми чернилами, свидетельствовали, что он потратил три доллара и пятьдесят центов на нечто под названием «разное» и получил один доллар и пятьдесят центов сдачи. Квитанцию пересекали слова, написанные его почерком: «Сокрушительное раскаяние разрывает мне душу. Мне отчаянно хочется лишь перемотать ленту времени и все-все исправить».

Он сочинял письмо Николь. Письмо будет длинным, и он собирался высказать в нем все, что ему захочется. Все. Не упуская ни малейшей детали. Именно поэтому ему приходилось сразу записывать приходившие в голову мысли, чтобы ничего не забыть, чтобы они всегда находились под рукой, когда в итоге настанет момент сесть за стол перед листом бумаги – красивой бумаги, зная, как Николь ценит такие мелочи; он собирался купить бумагу в хорошем канцелярском магазине, – вооружиться соответствующей авторучкой и излить все чувства и мысли от начала до конца.

Он перевернул бумажку с сокрушительным раскаянием, приложил ее к фонарному столбу и, выудив из другого кармана огрызок карандаша, начал писать: «Сегодня я подумал, что увидел тебя».

«Как удачно, – подумал он, – что у меня есть карандаш, ведь ручкой вряд ли удалось бы что-то написать под таким углом и на такой поверхности».

Он задумался о том, что слово «угол» созвучно слову «ангел»[90], и уже выписывал «т» в слове «тебя», когда услышал доносившуюся откуда-то из соседнего квартала резкую трель полицейской сирены. История повторялась. Прерывистые завывания, периодически исполняемые городским полицейским риффом[91]. Дэниел повернул голову и увидел лица благотворительных дам, продолжавших следить за ним. Оглянувшись в другую сторону, он заметил улочку, грязный проход между домами и тихо скользнул в ту сторону. Он не бежал, просто быстро шел, сознавая, что не следовало привлекать внимание. Ему просто захотелось скрыться от любопытных глаз.

Однако, едва оказавшись в переулке, он резко прибавил скорость. Теперь он шел параллельно реке; в Бруклине Ист-Ривер всегда служила ему надежным ориентиром. Мимо мусорных контейнеров, выброшенного старого матраса, мимо сточной канавы. Впереди промелькнул и исчез за стеной апельсиновый бок уличного кота. Убирая в карман бумажку и карандаш, он наткнулся на острые зубцы гребня. Что же случилось? Неужели они вызвали копов из-за того, что он забыл заплатить двадцать центов за дерьмовый пластмассовый гребешок? Вот ведь ведьмы.

Впрочем, он вернется туда завтра и отдаст деньги. Не стоило усугублять и без того гнетущую атмосферу. Он ведь будет продолжать ходить в этот магазин, на тот случай, если там обнаружится еще что-то из вещей матери. Именно так мать и посоветовала бы ему поступить.

«Я был не в своем уме». Эти слова всплыли из глубин его подсознания. Он не думал о них. Их природа не связывалась с осознанной работой мозга. «Сердце мое никак не причастно к такому поступку. Ты должна понять это».