«А как быть с Лахлэном?» – думаю я, но уже понимаю, как поступлю. Я уже поняла это некоторое время назад. Он больше мне не нужен, и я его не хочу. Но я представляю его рядом с Ванессой и остро ощущаю угрызения совести. «Я его вызову оттуда, – думаю я. – Найду какой-то повод вытянуть его из Стоунхейвена и удалить из жизни Ванессы». К моей ни о чем не подозревающей Немезиде протянулась оливковая ветвь. Да и Немезида ли она теперь? За последние десять дней она для меня эволюционировала. Она перестала быть карикатурой, которую я могу винить во всех моих несчастьях. Она – человек, плакавший на моем плече. У нее есть свои недостатки – безусловно, она человек неглубокий по натуре. Да, она грешила слепым высокомерием и безудержным вещизмом, но того, как мы с ней намеревались поступить, она вряд ли заслуживает. В особенности теперь, когда я знаю, что не Либлинги – корень всего зла в моей жизни. Все совсем не так, как я когда-то думала.

Но мне не удается позвонить Лахлэну и поехать в аэропорт, потому что мои раздумья прерывает звонок в дверь.

Моя мать поворачивает голову ко мне. Она мертвенно бледнеет.

– Не открывай, – шепчет она.

Я вскакиваю с дивана и замираю всего в нескольких шагах от парадной двери. Я слышу шаги на крыльце. По скрипучим доскам ходят два человека как минимум. Я стою так близко, что даже вижу испарину на стекле окна, когда кто-то прижимает к нему ладони и всматривается внутрь комнаты. Я встречаюсь взглядом с полицейским. Он смотрит на меня и что-то негромко говорит своему спутнику, стучащему в дверь.

– Беги, – шепчет мне мать. – Просто уходи. Я обо всем позабочусь.

– Я не могу просто уйти.

Что именно я чувствую, двигаясь к входной двери? Меня влечет к ней так, словно она и я – разные полюса магнита. Осознание последствий моих поступков? Я готова столкнуться с этими последствиями? Страх за будущее, к которому меня влечет? Или странное чувство облегчения? Если я выбрала неправильную дорогу, то хотя бы вот-вот могу сойти с той дороги, по которой иду сейчас?

Я рывком открываю дверь. Моя мать протестующе вскрикивает.

На пороге моего дома стоят двое полисменов в полной форме, небрежно держа руки на рукоятках пистолетов. Указательные пальцы при этом они предусмотрительно держат на спусковых крючках. Один из них с усами, второй – без усов, а в остальном они похожи, как близнецы. Они смотрят на меня с холодным недоверием.

– Нина Росс? – спрашивает тот, что с усами.

Видимо, я отвечаю утвердительно, потому что они незамедлительно начинают зачитывать мне мои права, а один из них отстегивает от ремня наручники. При этом второй хватает меня за руку, чтобы развернуть к себе спиной. Я пытаюсь протестовать. Мой голос звучит так пискляво и испуганно, словно он чужой. А потом и копы, и я слышим жуткий стон в комнате – так стонал бы раненый зверь. Я замираю на месте, и копы тоже.

Я обращаюсь к усатому полисмену:

– Пожалуйста, сэр, позвольте мне одну минуту переговорить с матерью. У нее рак, и я ее главная помощница. Обещаю, я пойду с вами добровольно, как только поговорю с ней.

Полицейские переглядываются и пожимают плечами, но усатый отпускает мою руку и идет следом за мной в гостиную. Он стоит рядом, когда я обнимаю мать. Она напряжена и не произносит ни звука. Кажется, будто изданный ею крик полностью опустошил ее. Я прижимаю ладонь к ее щеке, чтобы успокоить ее.

– Все хорошо, мама. Я вернусь так скоро, как только смогу. Позвони Лахлэну и скажи ему, что случилось, ладно? Скажи ему, пусть вернется и вытащит меня.

Мать выворачивается из моих объятий, она дышит часто и испуганно.

– Это неправильно! Как это случилось? Не может быть, чтобы мы… чтобы ты…

– Никуда не ходи, хорошо? – Я целую мать в лоб и улыбаюсь так, будто я уезжаю в недолгий отпуск и волноваться абсолютно не о чем. – Я люблю тебя. Я позвоню, как только смогу.

Лицо моей матери кривится в гримасе боли.

– Моя детка…

Полисмен тянет меня за руку и выводит за дверь. Мать выдыхает нежные слова любви мне вслед. Меня уводят из дома. На меня надевают наручники. Металл холодно врезается в мои запястья. Открывается нараспашку дверь полицейской машины. Копы ждут, когда я сяду.

Я вижу, что на дорожке около своего дома стоит Лайза в мужской пижаме и, раскрыв от изумления рот, смотрит на разыгрывающуюся перед ней сцену. Ее седеющие кудряшки дико пляшут на ветру. Она то ли ошарашена, то ли пьяна, то ли и то и другое.

Она идет к нам, осторожно ступая по земле босыми ногами:

– Нина? Все в порядке? В чем дело?

– Спроси у них, – говорю я и кивком указываю на ближайшего копа. – Понятия не имею. Думаю, это все какая-то ужасная ошибка.

Лайза хмурит брови и останавливается на благоразумном расстоянии:

– Дай мне знать, чем я смогу помочь.

Рука полицейского ложится мне на макушку. Он осторожно наклоняет мою голову, но, прежде чем я сажусь в машину, я успеваю крикнуть Лайзе:

– Ты только… присмотри за мамой, пока меня не будет. Проследи, чтобы она начала облучение. Я скоро вернусь домой, обещаю.

Я много лгала в своей жизни. Но этого вранья я никогда произносить не собиралась.

Неделя первая

Я проснулась женой!

Я просыпаюсь женой и даже не осознаю этого поначалу, потому что у меня дико болит голова, во рту будто мела насыпали, а в глотке до сих пор привкус текилы. Вечером я забыла задернуть шторы, поэтому будит меня утреннее солнце слишком рано. Оно светит просто жутко ярко, потому что отражается от белого снега. Как давно (где это было – в Копенгагене или в Майами?) я не просыпалась в таком состоянии, и мне требуется минута, чтобы сориентироваться в пространстве. Я лежу на кровати с бархатным балдахином в Стоунхейвене, в хозяйской спальне, где когда-то спали мои родители, а до них прародители и прапрародители… и так далее и так далее… на протяжении последних ста двадцати двух лет. Я гадаю, доводилось ли кому-то из них просыпаться в таком же состоянии – с нестерпимо болящей с похмелья головой, не протрезвев и ничего не помня о прошедшей ночи.

Но нет… Кое-что я все же помню.

Я широко раскрываю глаза. Воспоминания всплывают на поверхность. Из мрака выплывают пугающие существа. Я поворачиваюсь на бок, чтобы проверить, верны ли воспоминания. А вот и он – лежит обнаженный на кровати рядом со мной и улыбается мне так, словно я теплый кофе латте, который он собирается выпить.

Мой муж. Мистер Майкл О’Брайен.

Я просыпаюсь женой и гадаю: что же я натворила?

– Доброе утро, любовь моя, – говорит он хрипловатым спросонья голосом. – Женушка.

Скачок назад во времени – к вчерашнему вечеру, к тому мгновению, когда мы с ним произнесли «Да».