Иван пытался нащупать клинок, глубоко вошедший ему в живот. Разинул рот, чтобы крикнуть от нестерпимой боли, но Мякишев крепко зажал его ладонью, выдернул нож и нанес еще один удар, под ребра.

— Рохля говоришь? — хрипел он прямо в вылезающие из орбит глаза приятеля. — Рохля?..

Острый клинок раз за разом входил в бьющееся в агонии тело, пока Лапин не обмяк. Тяжело дыша, убийца поднес к лицу ладонь и увидел в неверном ночном свете, что она лоснится, будто облитая гудроном. И тогда Николая переломил пополам неодолимый рвотный спазм…

Немного придя в себя, он оттащил мертвого приятеля поглубже в лес и принялся тем же ножом и руками рыть землю под толстенным, в пять мужских охватов, наверное, деревом. Не для могилы, нет. В неглубокую, с полметра, наверное, яму, он положил Иванов мешок.

«Не утащить мне обе доли, — думал он, заравнивая „захоронку“ и маскируя для пущей верности опавшими листьями. — Так что пусть полежит здесь Ванькино богатство до поры, раз беляки все равно отсюда уходят. Моей доли мне надолго хватит, а годочков через пять-шесть наведаюсь сюда потихоньку и гляну… Вряд ли будут охранять ворота, когда все уйдут».

Наверное, убийство было слишком сильным переживанием, и он немного подвинулся небогатым своим умишком, но тогда ему казалось, что он придумал все чрезвычайно хитро. Похихикивая, он оттащил Лапина еще дальше, свалил в какую-то ложбину между кустами и закидал сломанными ветками.

«Спи спокойно, дорогой товарищ, — веселился он, стоя над импровизированной могилой. — Тут тебя никто не найдет, кроме зверья. А уж онито позаботятся на славу…»

* * *

— Почему один? — удивился Валерий Степанович, завидев на фоне светлеющего неба одинокую фигуру с торчащим над плечом винтовочным стволом.

— Может быть, это местный? — забеспокоился Зельдович.

— Вряд ли… Эй! — негромко окликнул он незнакомца. — Стой! Кто идет!

— Это я! — послышался знакомый голос, и темная фигура задрала руки вверх. — Николай! Не стреляйте!

— Было бы чем, — проворчал про себя Зубов и добавил громче: — А где Лапин?

— Раздумал он! — Мякишева колотил озноб, списанный геологами на утреннюю свежесть, особенно заметную тут, у озера, затянутого предутренним туманом. — Зас… Испугался, одним словом. Да и бабу он тут себе завел. Жалко, говорит, бросать, беременная она от него, — вдохновенно врал мужик, трясясь, как в лихоманке.

— Чего же он тогда… — Зубов не договорил и махнул рукой. — Ладно. Пойдем втроем. Черт бы побрал этих… этих… И их матримониальные планы в придачу, — закончил он.

Небольшой отряд обогнул озеро перед самым рассветом.

— Думаете, поддельный пропуск поможет? — Зельдовича тоже изрядно потрясывало.

— Откуда я знаю? — пожал плечами начальник экспедиции. — Когда-то у меня получалось похоже…

Счастливая мысль вспомнить проделки студенческой поры осенила Валерия Степановича уже после ухода Лапина. Зубов обладал одним талантом, которого стыдился с юношеских лет, — он отлично копировал самые заковыристые подписи и почерки. Учась в институте, бывало, снабжал одногруппников-двоечников направлениями на пересдачу экзаменов, которые не могла отличить от выписанных лично доцентом Новожиловым даже пожилая секретарша деканата Капитолина Павловна. Да и потом, случалось, применял свой талант, пока, повзрослев, не понял, что добиваться всего в жизни следует честно.

— Печать мне кажется нечеткой… — ныл Лев Дмитриевич. — Раскусят нас…

— А какую вы еще хотели? — огрызнулся Зубов. — Я вам геолог, а не фальшивомонетчик.

Печать он перевел с какого-то ордера, выписанного еще в прошлом году в канцелярии генерал-губернатора тоже старым студенческим способом — при помощи вареного яйца — и от души надеялся, что обман не раскроется. Тут дело пахло не банальным отчислением, как когда-то, а более серьезными проблемами.

Мякишев в разговоре не участвовал, постоянно бормоча что-то себе под нос.

К расселине в скалах поднялись без проблем — к ней вела хорошо натоптанная тропка.

— Кто такие? — буркнул, раздирая рот в зевоте, незнакомый казак, штопающий гимнастерку у пулемета, уставившего тупое рыло в сторону неподвижного, словно дымчатое зеркало, озера. — Не велено никого пущать.

— По поручению генерал-губернатора, — Зубов небрежно протянул стражу липовый пропуск и веско добавил: — Личному.

— По поручению, так по поручению, — зевнул станичник, равнодушно возвращая бумагу: на подпись и печать он взглянул лишь мельком. — Поручику там на выходе предъявите, он и решит, что к чему. А мы люди маленькие.

Он склонился над своим рукодельем и снова заработал иголкой, мурлыча себе под нос что-то заунывное.

Не веря своей удаче, геологи миновали пост, а вслед им неслось: Цыганка гадала, цыганка гадала, Цыганка гадала, за ручку брала, За ручку за праву, за ручку за праву, За ручку за праву, несчастной звала: «Погибнешь ты, дева… Погибнешь ты, дева, в день свадьбы…»

— Не спешите, — шипел Зубов товарищам. — Не спешите! Не ровен час заподозрят еще…

Узнать, что еще там нагадала цыганка деве, не удалось — песня оборвалась на полуслове, будто певцу зажали рот подушкой.

Хрустя щебнем, троица прошла узким каменным коридором, чувствуя, как сжимается от волнения все внутри, и вскоре вышла к близнецу только что минованного поста. Те же дремлющие солдаты, тот же пулемет, любопытно выглядывающий наружу… Разве что бодрствовали тут двое, азартно режась в «ножницы, камень, бумагу».

— Кто такие? — фельдфебель в годах поймал своей «бумагой» «камень» партнера — молодого парнишки с чистыми красными погонами на плечах выцветшей добела гимнастерки. — Вертай назад.

— По личному поручению генерал-губернатора, — протянул ему «пропуск» Зубов.

— Что ты мне бумажку свою суешь? — отмахнулся фельдфебель. — Я и читать не умею. Вот вернется поручик — ему покажешь.

— А куда он пошел?

— Да на тот пост, — зевнул солдат, доставая из кармана кисет с табаком. — Не встретили, что ли, по дороге? — хмыкнул он.

Молодой солдат заржал над шуткой — разминуться в узком коридоре было немыслимо.

Валерий Степанович вдруг вспомнил о парадоксах Врат, так красочно описанных академиком Приваловым, и понял, что это — шанс!

— Так вы поручика… — он закашлялся и сглотнул фамилию. — Имели в виду. Разве он тут сегодня за старшего?

— Ну, — по лицу фельдфебеля было видно, что он недолюбливает «сопливое начальство». — Молоко на губах не обсохло, а туда же — начальник. Афоньки Карпова сынок. Мало его папаша порол в детстве…

— Так он нам разрешил пройти, — перебил солдата Валерий Иванович. — Я думал, тут более старший по чину…

— Старше его нету, — с сожалением протянул служивый. — Но раз разрешил — идите. Егорка! — хлопнул он ладонью по погону солдатика. — Спусти-ка их благородиям лестницу. Да придержи там снизу, а то они, наверное, по веревочным-то и не лазали никогда.