Пейрак улыбнулся, глядя на невысокого смуглого молодого человека, повзрослевшего, конечно, но все еще по-юношески пылкого, который смотрел на него снизу вверх, задрав голову, как десять лет назад на залитой солнцем набережной ЛаВалетты. Он ответил ему по-итальянски:

— Пусть так, идем, ты мне нужен.

И тем не менее именно Энрико Энци более чем кто-либо невзлюбил Анжелику почти сразу же, как она появилась на «Голдсборо»; при встрече он провожал ее свирепым взглядом, цедил сквозь зубы желчные реплики и ругательства. И именно он больше всего страдал от ревности, боясь, как бы любовь его господина к жене не принизила тот возвышенный образ, что он создал в своем воображении. Он еще не встречал мужчины, который не раскис бы под властью женщины. Правда, до сих пор он не замечал, чтобы какая-нибудь женщина имела власть над графом. Но с этой все получалось совсем не так, как с другими. И Энрико наблюдал за нею с беспокойством, готовый несправедливо осудить все, что бы она ни делала, что бы ни говорила. Ведь он и в глубь страны решил отправиться с графом лишь ради того, чтобы следить за нею. И еще, чтобы заботиться о маленькой Онорине, которую его друг Сисильен, умирая на «Голдсборо», знаком поручил ему.

Анжелика заметила это во время их долгого пути, когда буквально на каждом переходе возле нее неожиданно с мученическим видом возникал Энрико, исполнявший свой тайный обет помогать им, Анжелике и Онорине: он приносил им воду, старался развлечь малютку, выполнял все ее капризы. Поначалу удивленная, ибо она знала, что Энрико не питает к ней любви, Анжелика наконец поняла в чем дело, и у нее появилось к нему чувство привязанности. Со своей стороны,он отметил, что эта женщина, доставившая ему столько беспокойства, превосходно знакома с портом Ла-Валеттой, узнал, что она была выкуплена его господином графом де Пейраком у рыцарей Мальтийского ордена и что она побывала даже в Канди, короче говоря, что она избороздила чуть ли не все Средиземное море. Он стал лучше понимать, чем она пленила его господина, и, догадавшись об узах, которые их связывают, смирился. Анжелика заботилась онем, так как здоровье у него и без того было хрупкое, а теперь он совсем позеленел от холода. Сухой воздух раздражал носоглотку, привыкшую к влажному морскому климату, он беспрестанно кашлял, и у него часто шла носом кровь.

Этот проворный двадцатипятилетний человек-рыба с четкими, словно вырубленными резцом, чертами загорелого лица и бездонной глубиной огромных глаз, волею судеб оказавшийся в дебрях лесов и выглядевший теперь старше своих лет, несомненно, был самым ловким и изобретательным из людей графа. Как всякий моряк, привыкший вязать узлы и снасти, он плел корзины, сети и под руководством Элуа Маколле взялся даже за изготовление снегоступов. Этой работой он занимался по вечерам в компании с плотником Жаком Виньо и немым англичанином. Зимой лишняя пара снегоступов никогда не помешает. Когда же у них кончились веревки, они по примеру индейцев пустили в ход кишки животных. Жоффрей де Пейрак привлекал Энрико и к работе в лаборатории, где они проводили химические опыты. Еще в те времена, когда Энрико жил на Мальте, он интересовался подобными опытами. Ла-Валетту часто посещали арабские ученые, и нищий мальчишка, подтягиваясь на переплетах частой деревянной решетки, которой были забраны окна уставленной ретортами лаборатории, смотрел, как они приготавливают там свои гремучие взрывчатые смеси. Энрико вместе с графом воссоздал много рецептов смесей для взрыва кораблей, секрет изготовления которых он сумел тогда хитростью перехватить. От этих занятий их душил раздирающий горло кашель, что отнюдь не охлаждало их пыл.

Когда Анжелика думала о предстоящей суровой зиме, она больше всего боялась за милого доброго Куасси-Ба.

Но сам Куасси-Ба не боялся ничего. Он был словно отрешен от все и вся. Настоящий языческий бог, священнодействующий над купелированием золота, склонивший свое темнокожее лицо над сосудами с костной мукой или над отливающим всеми цветами радуги расплавленным металлом, он хранил в своей памяти секреты земли и не замечал почти ничего, что не имело непосредственного отношения к его магической работе, к которой он был приучен с детства, когда с суданскими золотоискателями спускался в глубокие шахты, спускался бесконечно долго, упираясь спиной и ступнями ног в стенки колодца. В его стране золото приносили в жертву дьяволу.

Преданность Куасси-Ба недрам земли и золоту тесно сплеталась с преданностью, которую он питал к своему господину. Служить ему, помогать ему, оберегать его от опасностей, заботиться о его сыновьях — все это, по его мнению, составляло частицу тяжелого труда по добыче золота. Куасси-Ба был степенный, сильный, спокойный и мудрый, и в то же время в нем было что-то наивно-детское.

Его осведомленность в области металлов и рудничного дела была велика. Он основательно постиг науку, работая с графом де Пейраком, и эти познания прочно соединились, сплавились с его врожденной интуицией сына земных глубин. И он снискал к себе уважение белых, которые работали вместе с ним. Он делал сообщения в университетах Палермо и Сале, в Марокко, и арабские ученые, великие ученые мужи в горностаевых мантиях, со вниманием слушали черного раба. Ничто, казалось, его не трогало, ничто не могло нарушить его душевный покой. Только его глубокое смирение и кротость перед силами природы выдавали в нем сына Хама. И еще свидетельствовали о его африканском происхождении слишком ранняя седина да глубокие морщины на лице. Потому что в действительности он был значительно моложе графа. Но сыновья Хама стареют рано. Да, ничто, казалось, не трогало его, и в то же время он был чувствителен ко всему. Его присутствие было для Анжелики истинным утешением. Когда он садился у очага, она чувствовала, что среди них находится человек мудрый и добрый, человек с возвышенной душой, который привнес в чрево страстей цивилизованного мира крупицы наивной первобытной простоты.

Были и другие, кто не внушал Анжелике ни малейших опасений: это всегда хлопотливый, общительный пьемонтец Поргуани, безукоризненно сдержанный немой англичанин Леймон Уайт, о котором, по правде сказать, они почти ничего не знали, но все чувствовали, что на него можно положиться, и Октав Малапрад, повар из Бордо. С Октавом Анжелику сближала еще и его профессия. Когда речь заходила о приготовлении какого-либо блюда или вообще об этом ремесле, они понимали друг друга с полуслова. Ведь некогда Анжелика хозяйничала в таверне «Красная маска» и небольшом заведении в Фобурж-СенОноре, где подавали горячий шоколад, и ее опытность проявлялась в каждом ее слове. И она, думая о Малапраде и вспоминая, как мужественно боролся он с бурей, которая настигла их «Голдсборо», говорила себе, что он достоин лучшей доли.

Почему, когда он помешивал маисовую кашу или старательно обрезал ножом куски дичи, она, глядя на него, представляла его себе не в белом поварском одеянии, а в напудренном парике, в расшитом галунами рединготе офицера королевского стола, который, отвернув манжеты, священнодействует среди сутолоки дворцового праздника?

Прошло то время, когда ему пришлось взяться за топор лесоруба, чтобы помочь построить жилище; теперь он снова занял место у плиты. Он отдал на откуп госпоже Жонас и Эльвире почти всю черную работу, не возражал, если они чистили коренья, но лично пробовал самый неприхотливый суп и с религиозной тщательностью проверял приправу.