Из Москвы Тито вернулся в Крайову, откуда вместе с Советской миссией он перебрался в г. Вршац, который к тому времени уже освободили войска маршала Р.Я. Малиновского. Затем лидер КПЮ в сопровождении Советской миссии перебрался в Белград, освобожденный от немцев войсками обещанного Сталиным механизированного корпуса генерала Жданова. Вместе с Тито и Советской миссией в пригород Белграда Панчево перебрались и советские радисты с новой радиостанцией. Вместо «Пурги» в эфир вышла новая мощная радиостанция cоветской миссии в Югославии — «Альфа», вновь ставшая центральным радиоузлом разветвленной советской радиосети на Балканах. Впоследствии «Альфа» стала радиостанцией советского посольства в Югославии[812].

Вхождение советских войск в Югославию в сентябре 1944 г. привело к двум фактическим последствиям: с одной стороны, к изгнанию из Сербии немецких, болгарских и венгерских оккупационных войск, с другой стороны — к установлению в Белграде коммунистического тоталитарного режима. Советские войска, с боями прошагавшие всю восточную часть Югославии осенью 1944 г., в югославской историографии впервые получили кавычки к своему титулу освободителей после советско-югославского разрыва 1948 г., когда по Югославии прокатилась массовая волна демонтажей памятников советским солдатам[813]. Эти кавычки появились в антисоветских публикациях 1951–1953 гг., причем в дальнейшем они исчезли, оставшись лишь у карманного титовского диссидента М. Джиласа в его «Разговорах со Сталиным»[814]. Таким образом, была поставлена под сомнение роль РККА как главной силы в освобождении Сербии от немцев осенью 1944 г.

С полной переоценкой событий осени 1944 г. и с отрицанием того, что тогда вообще имело место освобождение, Сербия столкнулась лишь после падения монопартийного режима в 90-х гг. прошлого века. Хотя в странах Восточной Европы такое направление историографии получило широкое распространение, в Сербии пока нет научных работ, которые опровергали бы освободительную роль РККА осенью 1944 г., хотя многие из них неартикулированно исходят именно из этого тезиса. Публицистические работы такого направления, конечно, уже есть и в Сербии. Например, ведущий современный биограф Тито, журналист Перо Симич, тщательно изучавший югославские и российские архивы и издающий свои книги многотысячными тиражами в Белграде, считает действия РККА в Сербии осенью 1944 г. «вторжением»[815]. При этом недалек от истины профессор истории Белградского факультета Никола Самарджич, который, выступая по радио в 2007 г., констатировал, что «Сербия разделилась по вопросу о том, началась ли оккупация в 1941 г. или вхождением южного фланга Красной армии в 1944 г. Для некоторых это был намного худший вид оккупации, так как последствия были намного более тяжелыми». Такая «младоевропейская» тенденция в сербской историографии находит активную поддержку и в трудах западноевропейских ученых. Например, ведущий современный немецкий специалист в области истории Сербии, написавший объемный обзор истории Сербии, переведенный огромным тиражом на сербский язык, полагает, что «немецкие войска в октябре 1944 отступили из Сербии», затем «Белград захватили части Красной армии и Народно-освободительной армии Югославии», а «после этого ''освобождения'' началась волна арестов и расстрелов»[816].

Объективно говоря, вхождение РККА на территорию Югославии нельзя рассматривать как однозначное явление. Многослойность «освободительного похода Красной армии на Балканах» стала ясной даже для ученых из Института военной истории МО РФ. Даже они признают, что «Многомерный характер деятельности Красной армии… определяется сложностью задач, которые они решали, спецификой военной ситуации… в Румынии, Югославии и Болгарии… Нельзя не взять во внимание то, что Красная Армия даже по своему названию выражала не только национально-государственную принадлежность, но и социально-классовое назначение, типичное для нее с первых дней существования советского государства — революционная армия, вооруженный отряд мирового пролетариата…»[817]. Проблему двойного значения событий осени 1944 г. нельзя рассматривать вне контекста взаимного восприятия советских солдат и населения Сербии (партизан, четников, гражданских лиц), столкнувшихся лицом к лицу. Поведение советского солдата в Сербии осенью 1944 г. и отношение к нему местного населения оказали в дальнейшем исключительное влияние на формирование стереотипов друг о друге.

Югославская и советская историографии долго проходили через фазу «соревновательного» подхода к роли советских и партизанских войск в изгнании немцев из восточной части Югославии и Белграда. В то время как советские авторы говорили о «наступлении советских войск в Югославии и освобождении восточной части страны и Белграда»[818], югославские титовские историки рассказывали о «прорыве основных сил НОАЮ в Сербию и наступлении на Белград 1-й армейской группы НОАЮ и 4-го механизированного корпуса Красной армии»[819]. Элегантно манипулируя названиями эти «ученые» забывали соотнести численность 4-го мехкорпуса РККА и 1-й армейской группы НОАЮ. Лишь исследования 90-х годов, основанные на материалах открывшихся архивов, сделали эту дискуссию беспредметной. С советской стороны в Белградской операции с 28 сентября по 20 октября 1944 г. были задействованы около 300 000 человек (3-й Украинский фронт — 200 000, части 2-го Украинского фронта на севере Сербии — 93 500, Дунайская флотилия — 6500)[820]. НОАЮ использовала для прорыва в Сербию 9 дивизий, насчитывавших всего 26 бригад, а в самой Сербии НОАЮ имела еще 5 дивизий, каждая из которых также насчитывала не более 3 бригад, хотя их состав и боевая эффективность достаточно спорны[821]. Исходя из средней численности бригады НОАЮ на 1944 г. в 950 человек[822], общая численность югославских сил, участвовавших в Белградской операции, должна была составлять около 40 тысяч человек. Войдя на территорию Сербии, НОАЮ активно проводила мобилизацию, но роль этого нового пополнения, не имевшего боевой подготовки, не могла быть значительной в событиях октября 1944 г.