Согласно воспоминаниям генерала Корнеева, окончательное решение о сроках вылета миссии было принято в конце 1943 г.[760]Миссия вылетела из Москвы в 7 часов утра 17 января 1944 г. с Центрального аэродрома[761]. Полет по маршруту Москва — Астрахань — Баку — Тегеран — Багдад — Каир — Триполи — Тунис — Бари выполнили экипажи капитана А.С. Шорникова и майора А.М. Лебедева[762]. В Каире члены миссии встретились с представителями УСО, среди которых был и Ф. Дикин, который к тому времени уже вернулся из Югославии. В Каире миссия встретилась также с офицерами НОАЮ М. Поповичем и В. Дедиером. К тому времени в Каир уже приехали югославский король Петр II и его премьер Б. Пурич. Однако генерал Корнеев категорически отклонил английское предложение устроить ему встречу с ними[763]. Наконец в Италии члены миссии встретились с представителями НОАЮ при англо-американских союзниках — В. Велебитом и М. Милоевичем. В конце своего длительного путешествия в Италии миссия была вынуждена задержаться, т. к. прибыла во время зимней непогоды, которая мешала уверенной посадке самолетов на полевые аэродромы в горах. Поскольку высадка с парашютами была чревата непредвиденными осложнениями, было решено спустить миссию планерами. Именно так 23 февраля 1944 г. миссия была переброшена на импровизированный аэродром у села Медено Поле, в 7 км от г. Петровац (Босния)[764].

Участники событий сохранили в памяти разнообразные детали прибытия миссии. В. Велебит написал, что генерал Корнеев «был достаточно упитан и поэтому не готов к спортивным подвигам [прыжкам с парашютом— А.Т.], а кроме того, во время войны он был ранен в колено и потерял необходимую форму»[765]. В. Дедиер, базируясь на воспоминаниях Тито, описывал помпезный характер встречи советской миссии и его значение «в деле укрепления связей народно-освободительного движения со странами — союзниками». Подробно пересказывая речи Мак-Лейна, Корнеева и Тито, произнесенные на торжественном приеме по поводу прибытия советской миссии, В. Дедиер пришел к выводу, что само прибытие советской миссии означало признание председателя НКОЮ Тито в статусе, чуть ли не равном главам других союзных правительств — Черчилля и Сталина[766]. М. Джилас вспомнил нарочитую холодность отношения генерала Корнеева к маршалу Тито[767]. Корнеев, Зеленин и Шорников посвятили самое большое внимание тяжести пути и сложности переброски членов миссии в Боснию[768]. Наиболее детальную и эмоциональную картину произошедшего дал в своих воспоминаниях К. Попович: «23.II приземлилась у Петровца советская военная миссия во главе с генерал-лейтенантом Корнеевым. В Дрваре 24-го числа вечером был устроен ужин, на котором присутствовали маршал Тито, генерал-лейтенант Корнеев, бригадный генерал Мак-Лейн… полковник Териш, майор Черчилль и около 20 высших и низших офицеров из советской миссии. Речь произнесли Тито, Корнеев и Мак-Лейн. Парадные красноармейские погоны несколько облегчили нам протокольное обращение: “господин майор”, “господа офицеры”. Когда официальная часть встречи закончилась, мы остались в зале с несколькими советскими офицерами, вместе пели, и никто никого не называл господином. За ужином слева от меня сидел Черчилль (сын британского премьера Рандольф Черчилль. — А.Т.), с короткой острой бородкой, какой-то напряженный, рассеянный, как всегда, когда он был не подогрет. Он разговаривал на английском с майором Захаровым (вероятно, имеется в виду В.М. Сахаров. — А.Т. [769]), который сидел справа от меня, и со мной. Меня он наскоками, назойливо, упрямо спрашивал обо многих вещах, о которых я не очень-то и хотел говорить… Обращался ко мне то по-французски, то по-английски — потому что вообразил, что я полностью понимаю английский. Захаров — светловолосый, активный молодой человек, приятный, сердечный и непосредственный. Он сказал мне, что все себя чувствуют, как дома — и было видно, что они действительно себя так чувствуют»[770]. Члены миссии вскоре полностью расслабились и установили крайне непосредственные отношения с членами партизанского штаба. Тито, по словам Джиласа, «рассказывал, как генерал Корнеев — когда они как-то вечером остались вдвоем наедине — подвыпил и, обняв его, восклицал по-дружески: «Оська, Оська!»[771].

Конкретная повседневная деятельность советской миссии до сих пор покрыта непроглядным мраком. Ф. Мак-Лейну, точность наблюдений которого могла бы вдохновить тонкий юмор Ивлина Во[772]. даже показалось, что русские наполнили планеры одной лишь водкой и икрой и сами не знали, что им делать от скуки[773].

Единственная исследованная сторона деятельности миссии — «определение важнейших потребностей НОАЮ и сотрудничество в определении объемов и места доставки материальной помощи». Эту помощь (которая на регулярном основании начала прибывать лишь с июня 1944 г.) члены советской миссии оценивали как эффективную, В. Велебит признал столь же объемной, как и английская, а В. Дедиер в соответствии с пропагандистскими надобностями, назвал минимальной[774]. Реальный объем советской помощи, особенно в последний год войны, был решающим в преобразовании НОАЮ из партизанской в регулярную армию[775]. Для координации помощи и придания Народному комитету освобождения Югославии (НКОЮ) дипломатического статуса 12 апреля 1944 г. в Москву прибыла военная миссия НОАЮ, которой руководили Велимир Терзич и Милован Джилас[776]. Сталин получил от них детальный список необходимых медикаментов и военных материалов и одобрил существенные объемы помощи в соответствующем приказе ГКО № 5847 от 8 мая 1944 г. После месяца, проведенного в Москве в консультациях и переговорах, связанных с деталями осуществления советской помощи, 19 мая 1944 г. В. Терзич и М. Джилас были приняты Сталиным, у которого задержались сравнительно долго (около полутора часов)[777].