Вдруг мы услышали звон, донесшийся до нас из города; колокол на соборе Иоанна Богослова пробил час дня.

Мое сердце екнуло. Я совершенно забыл о передаче.

– Опра! У меня же Опра через полчаса!

Я бросился к мобильному телефону.

Сообщения следовали одно за другим, все от ее ассистентки.

– Вот черт! Звук был отключен, я ничего не слышал!

– Что будешь делать?

– Рвану туда.

– Это далеко?

– Возле Таймс-сквер.

– Но… пожалуй, тебе стоит переодеться, – сказала Анна, скептически посмотрев на мои старые джинсы и потрепанный свитер.

Действительно… мой наряд выглядел весьма печально.

– Ладно, ничего не поделаешь. У меня нет времени, пойду как есть!

Мы свернули наш пикник и двинулись в путь. По дороге я позвонил ассистентке и подтвердил, что все в порядке, я буду на месте в условленное время, примерно.

– Примерно? Но это прямой эфир! – напомнила мне она непримиримым тоном.

Я отключился, и мы прибавили шаг.

– А… как же твой страх перед камерами? – спросила Анна.

Странным образом я его не чувствовал, он куда-то испарился.

– Все будет в порядке. Думаю, мне все-таки удалось принять свои недостатки. Видимо, я наконец понял, что они есть у всех…

И, видя, что она улыбнулась, я добавил:

– Кроме Барри Кантора, разумеется!

Мы успели в последний момент. Мне пришлось пройти через сеанс экспресс-макияжа, затем меня снабдили крошечным микрофоном, и вот я уже на площадке, тепло принятый Опрой, несмотря на позднее прибытие.

Меня усадили в кресло. Опра села напротив. Быстрая проверка звука, и в ожидании эфира нам показали последние новости. Это было сообщение, предшествующее нашей передаче: «Департамент юстиции приказал освободить арестованного по ошибке мужчину по делу о поджогах зданий. Кстати, местонахождение Барри Кантора, советника президента, которого, напоминаем, подозревают в соучастии в политическом убийстве в прошлом году, остается неизвестным. В последний раз его видели вчера вечером в здании небоскреба „Блэкстоун“ в Нью-Йорке незадолго до пожара в соседней башне…»

Затем диктор объявил о начале нашей передачи, потом пошел рекламный блок.

– Внимание, – раздался из динамиков голос главного режиссера, – эфир через пять секунд, три, два, один, тишина: заставка!

Помещение наполнила музыка. В одном из углов комнаты, на уровне пола, небольшой экран показывал данные по аудитории: чуть больше двадцати двух миллионов телезрителей.

Двадцать два миллиона…

Я насчитал восемь камер, одна из них небольшая, автоматическая, которая перемещалась прямо передо мной по рельсам.

Конечно, я чувствовал себя взволнованным при мысли о том, что мне придется держать слово перед таким количеством людей, но я сказал себе, что это такие же люди, как я сам, со всеми их слабостями и несовершенствами. Я был всего лишь человеческим существом среди других человеческих существ, и никем больше.

Опра удивительно естественно представила меня телезрителям и кратко перечислила мои литературные достижения, прежде чем перейти к последнему детективному роману, сюжет которого она попросила меня обрисовать.

Я собрался с мыслями, чтобы ответить, но… странным образом мысли словно перепутались у меня в голове, я почувствовал тяжесть в животе, будто сильная инерция заставляла меня… молчать. Внезапно мой роман показался мне… вторичным и серым. Я столько лет мечтал, чтобы меня пригласили на эту передачу, чтобы я мог рассказать о своих книгах и продвинуть свою карьеру… а тут вдруг перестал этого хотеть. В этот момент у меня в голове была только цифра в двадцать два миллиона телезрителей, обратившихся в слух, и мой тихий внутренний голос нашептывал мне: «Скажи то, что ты действительно хочешь сказать. Не упускай такой возможности, это единственный шанс».

– Тимоти Фишер?

– Простите. Я немного задумался… На самом деле… я считаю, что… я не хотел бы говорить о моем романе.

Опра расхохоталась, но в ее глазах мелькнуло некоторое беспокойство. Мы были в прямом эфире… а передача должна была длиться целый час.

– Но я пригласила вас именно для этого.

– Да, это так, но я понял… что предпочитаю поговорить на темы, которые особенно волнуют меня сегодня.

Опра улыбнулась, нахмурив при этом брови:

– И что же волнует вас сегодня?

– Мы. Мы, люди. Наше место на Земле и наше будущее.

С известным чувством гибкости и истинной широтой взглядов, Опра позволила мне высказаться. И я стал говорить об интуиции, этом непризнанном чувстве, которым обладаем все мы и которое всем нам необходимо, потому что поможет нам прийти к согласию с самими собой и к гармонии с миром, жить в унисон с часами Вселенной. Я стал говорить об экологии, и в первую очередь об экологии духа: если ты находишься в мире с самим собой, прислушиваясь к своим ощущениям, к своему телу, уважаешь свою внутреннюю реальность, то велики шансы, что ты будешь уважать и природу, поскольку мы все и есть природа, а природа – это мы. Я стал говорить о больших финансовых фирмах и рассказал о том, что узнал от Гленна вчера вечером: о решающей роли этих фирм в климатических катаклизмах, в загрязнении природы, а также об их разрушительной деятельности, связанной с инвестициями в жилой фонд. Я говорил о безнаказанном загрязнении океанов некоторыми торговыми судами и танкерами.

– Инвестиционные фонды скупают предприятия по всему миру, в разных секторах экономики, а затем принимают решения, которые серьезно затрагивают жизнь работников. Но с высоты своих небоскребов они их не видят и не слышат, они никогда не почувствуют их рукопожатия. Это люди без лиц, без голосов, без тел. Индейцы лакота, которые все еще живут в нашей стране, говорят, что, когда человек отдаляется от природы, его сердце становится жестоким. Там, в этих высоких башнях, люди отрезаны от природы, но также они отрезаны и от других людей.

– Именно, – поддержала меня Опра, – вот уже неделю журналисты расследуют деятельность этих финансовых монстров. И несмотря на эти неприемлемые пожары в их офисах, мы видим, что общественное мнение изменилось, и чувствуем волну гнева, а может, и ненависти, которая поднимается против руководства этих компаний. Вы тоже чувствуете что-то подобное?

Впервые в жизни у меня спрашивали, ненавижу ли я кого-нибудь. Первой моей реакцией было ответить: да, в самом деле, я их ненавижу. Потому что они принимают решения, которые отвечают лишь их личным интересам. И это стало причиной катастрофы для людей и природы… Я хотел все это сказать, но неожиданно в груди у меня возникло странное ощущение. И я позволил себе прислушаться к самому себе и попытался понять, что хотело сказать мне мое тело. И то, что мне открылось, было приглашением… к сомнению.