Подойдя к окну, он остановился в раздумье. Солнце еще не взошло, но снаружи было уже совсем светло. За окном виднелось пространство между домом и забором с въездными воротами, правее которых располагался бугор прямоугольных очертаний, некогда, судя по торчащим из него редким чахлым стеблям декоративных растений, являвшийся клумбой. Глядя на этот памятник тщетности человеческих усилий, Юрий очень хорошо понимал, почему после смерти жены Мамонт избегает сюда ездить. Поддерживать, скажем, вот эту клумбу в нормальном состоянии ему недосуг, а видеть, как то, что любовно устраивала твоя покойная жена, прямо на глазах превращается в мусор, наверное, больно. Здесь все напоминает о ней – вот эти занавески, тарелки в проволочной сушилке, подушки на кровати, вышитая крестиком картина на стене… Продать дачу, отдать в чужие руки, которые, скорее всего, просто выбросят все это на помойку как ненужный хлам, жалко, смотреть на эти обломки прежней счастливой жизни больно, вот дом и стоит пустой, никому не нужный, как забытый мавзолей…

Пространство перед воротами так же густо заросло травой, как и задний двор. Среднестатистический столичный обыватель, выезжающий на природу лишь от случая к случаю и в основном затем, чтобы еще больше ее загадить, наверняка счел бы эту траву нехоженой. Но Юрий отчетливо видел, что по ней ходили, и неоднократно, всякий раз стараясь приблизиться к дому другой дорогой, чтобы не протоптать тропинку. Большинство следов вело не к крыльцу дома, а к воротам гаража, и Юрий не видел в этом ничего особенного, удивительного. Подавляющее большинство мужчин, имеющих счастье владеть личным гаражом (неважно, стоит в нем автомобиль или нет), считают его своей личной, неприкосновенной территорией и если уж что-то прячут, так непременно там, в гараже. Эта привычка входит в плоть и кровь; возможно, она даже передается по наследству и является уже не просто привычкой, а чем-то вроде инстинкта. Как бы то ни было, будь у Юрия Якушева гараж и имей он необходимость что-то спрятать, он бы именно так и поступил: пошел бы в гараж, нашел бы там самый грязный и захламленный угол и засунул свое сокровище туда.

Из кухни в гараж вела простая деревянная дверь, закрытая на задвижку. Юрий отодвинул щеколду, снял винтовку с предохранителя, перевел в режим автоматической стрельбы и, взяв ее на изготовку, толкнул дверь.

Глава 16

Разбуженный телефонным звонком, полковник Басалыгин поднял голову и обнаружил, что уснул, оказывается, прямо на кухне, на жестком деревянном табурете, облокотившись о стол и уронив голову на скрещенные руки. На столе стояла бутылка коньяка, в которой недоставало граммов ста, от силы ста пятидесяти, и чашка с недопитым, совершенно остывшим кофе, который смердел, как подмокшее содержимое переполненной пепельницы. За окном было уже светло, но солнце еще только собиралось подняться, золотя верхушки строящихся по соседству небоскребов и решетчатые скелеты подъемных кранов. Часы на запястье мелко, едва слышно стрекотали, стрелки показывали без восьми шесть.

Телефон продолжал звонить. Одной рукой беря трубку, другой полковник сильно потер лоб, щеки и виски, чтобы прогнать сонную одурь. Сон отступил, но намного легче не стало: голова была словно налита свинцом и раскалывалась, над переносицей было такое ощущение, как будто туда постоянно, с неубывающей силой давили пальцем. Очертания предметов были нечеткими, как случалось обычно по вечерам, когда без очков он уже переставал разбирать даже не особенно крупные газетные заголовки. Похоже было на то, что на пороге лета Павел Макарович ухитрился подхватить простуду, если не грипп. «Вот не было печали», – подумал он и, нажав клавишу соединения, хрипло и отрывисто бросил в трубку:

– Басалыгин слушает.

– Товарищ полковник? – послышался в трубке голос Молоканова. – Простите, что разбудил…

– Я не сплю, – перебил Басалыгин. В центре стола стояла фотография жены с перечеркнутым траурной ленточкой уголком, и он, протянув руку, переставил это свидетельство одолевшей его под утро слабости на подоконник, чтобы не отвлекаться. – Что случилось?

– Да уж случилось… Арсеньев убит.

– Как ты сказал? Как убит?!

– Обезглавлен, – сообщил Молоканов и после короткой паузы добавил: – Возле дома Якушева, прямо перед его подъездом.

Павел Макарович не уловил в его голосе ни единой нотки злорадства. От комментариев и высказывания версий Молоканов также предпочел воздержаться, тем более что никакой нужды в этом не было: все представлялось вполне очевидным, хотя выбор очередной жертвы полковника, мягко говоря, удивил.

– Ты там? – спросил он и, получив утвердительный ответ, решительно бросил: – Еду. Машину мне!

– Уже выслали, – сказал Молоканов и дал отбой.

Басалыгин тяжело поднялся из-за стола, со скрежетом отодвинув табурет, и залпом допил холодный кофе. Убирая со стола бутылку, он ненадолго задержал взгляд на фотографии жены. Она погибла за три дня до его возвращения из командировки в Чечню – шла вечером через темный двор и нарвалась на каких-то отморозков, которые проломили ей череп и нанесли шестнадцать ножевых ранений, чтобы завладеть обручальным кольцом, парой сережек из дешевого турецкого золота, мобильным телефоном и кошельком с двумя тысячами рублей. Павел Макарович нашел их и арестовал, но один из них оказался сынком крупного чиновника, папаша нанял дорогого адвоката, и дело развалилось, не дойдя до суда. Подонков отпустили на все четыре стороны; вскоре их разыскал Зулус, и то, что он с ними сделал, с точки зрения полковника Басалыгина, хотя бы отчасти оправдывало его существование.

Торопливо соскабливая отросшую за ночь щетину, полковник пытался припомнить, как его угораздило уснуть за столом на кухне. Это была далеко не самая важная из тем, подлежащих обдумыванию в данный момент, но он пока что намеренно воздерживался от мыслей о звонке Молоканова и всем остальном, что было с этим звонком связано. Голова по-прежнему была тяжелой, в области затылка опять прочно утвердилась, напоминая о контузии, тупая ноющая боль, и он не чувствовал себя готовым к серьезным размышлениям, от которых так много зависело.

Да и то, каким образом он ухитрился, не будучи мертвецки пьяным, уснуть за кухонным столом с чашкой кофе в руке, на деле вовсе не было таким пустячком, как могло показаться. Начавшиеся после контузии выпадения памяти тревожили Павла Макаровича, поскольку в периоды полного беспамятства он, как правило, не сидел сложа руки. В черных провалах