(221) Затем, имейте в виду, граждане судьи, еще и то, какой расчет был бы мне брать на себя обвинение их, если они ни в чем не виноваты. Нет, вы никакого не найдете. Разве приятно иметь много врагов? – Нет, это даже небезопасно. Или, может быть, у меня с ним была вражда? – Никакой. Так что же? – «Ты боялся сам за себя и по трусости видел в этом свое спасение», – вот что говорил он, как я слышал. Но ведь ничто мне не угрожало, Эсхин, и за мной не было никакого преступления, как ты ни говори. Да, если он все-таки станет опять это говорить, тогда смотрите, граждане судьи, – раз уж я, не имея за собой никакой вины, все-таки должен был бояться, как бы не погибнуть по их милости178, тогда какому же наказанию следует подвергнуть их, самих преступников? Значит, дело не в этом. (222) Тогда почему же я тебя обвиняю? Должно быть, клянусь Зевсом, я берусь за дело сикофанта, чтобы получить с тебя деньги. Да не лучше ли было бы мне взять их с Филиппа, который платит большие деньги и не меньше, чем кто бы то ни было из них, и вместе с тем поддерживать дружбу и с Филиппом, и с ними (ведь они были бы, – конечно, были бы со мной друзьями, будь я соучастником одного общего дела; да и сейчас их вражда ко мне вовсе не с отцовских времен, а происходит только от того, что я не принял участия в их делах), а не напрашиваться к ним в долю из их доходов и не быть врагом и тому, и этим? И, выкупая пленников за такие большие деньги на собственный счет, хлопотать, чтобы получить какие-то пустяки от них с позором для себя и ненавистью с их стороны? (223) Нет, дело совсем не в этом, но я докладывал по правде и отказался от взяток во имя справедливости и истины и дальнейшей жизни, рассчитывая, как и некоторые другие у вас, что заслужу почет, будучи сам честным человеком, и что ни на какую корысть не следует мне променять уважение в ваших глазах. А ненавижу я этих людей потому, что наблюдал во время посольства, как они бесчестны и ненавистны богам, и еще потому, что лишился и личных почестей, поскольку вы из-за их взяточничества неодобрительно отнеслись ко всему посольству в целом179. Сейчас я выступаю с обвинением и являюсь на проверку отчетности, имея в виду дальнейшее. При этом я хочу, чтобы процессом и судом было у вас точно установлено, что мои и их действия были совершенно противоположны180. (224) И я боюсь – да, боюсь (уж я выскажу вам все, что я думаю), что, пожалуй, тогда вы увлечете в погибель заодно с ним и меня – человека ни в чем тут неповинного, а сейчас проявите чрезмерную слабость. Да, вы, граждане афинские, мне кажется, дошли до полного бессилия, терпеливо ждете несчастья и, видя бедствия других, сами не принимаете мер предосторожности и даже не помышляете о том, что наше государство уже давно идет к гибели многими страшными путями181. (225) Разве вы не находите это ужасным и нелепым? Да, если я и предполагал о некоторых вещах молчать, то теперь я чувствую себя вынужденным говорить. – Вы, конечно, знаете присутствующего здесь Пифокла, сына Пифодора182. С ним у меня были самые прекрасные отношения, и до сего дня между мною и им не бывало никаких недоразумений. Но вот теперь, после того как он побывал у Филиппа, он при встрече со мной сторонится от меня и, если по необходимости придется где-нибудь сойтись, сейчас же отскакивает, чтобы кто-нибудь не увидел его в разговоре со мной; зато с Эсхином он разгуливает по площади взад и вперед и совещается. (226) Так разве это не странное и не поразительное дело, граждане афинские: люди, взявшись служить делу Филиппа, находятся под таким бдительным наблюдением с его стороны, что даже здесь ни одно их действие – все они могут быть в этом уверены – не укроется от него, как если бы сам он здесь присутствовал, но за друзей они должны считать тех, кого угодно ему, и одинаково за врагов; между тем люди, которые вам отдают свою жизнь, от вас ожидают получить почести и никогда вас не предавали, встречают с вашей стороны такую глухоту и слепоту, что вот мне, например, приходится выступать здесь перед вами на равном положении с этими нечестивцами, хотя вам все это известно?! (227) Так хотите знать и услыхать о причине этого? Я сейчас объясню, но прошу, чтобы никто из вас не обижался, если я буду говорить правду. Дело, я думаю, вот в чем. Филипп, имея единое тело и единую душу, от всего сердца любит своих пособников и ненавидит противников, из вас же каждый прежде всего не считает человека, оказывающего услуги государству, за своего собственного благодетеля, равно как и общественного вредителя за своего личного врага183, (228) но у каждого есть еще и свои более важные расчеты, которые часто и вводят вас в заблуждение, как жалость, зависть, гнев, личное расположение к просителю и многое другое. Если человеку и удастся избежать всего этого, то он уж никак не избегнет влияния людей, для которых нежелательно, чтобы такой человек существовал. А между тем ошибка в каждом деле такого рода, просачиваясь незаметно и постепенно, становится общей пагубой для государства.

(229) Смотрите, граждане афинские, не поддайтесь никакому из таких чувств сегодня, не оправдайте этого человека, который принес вам столько вреда. Подумайте, в самом деле, какие толки пойдут относительно вас, если вы оправдаете его? Из Афин отправились некоторые люди в качестве послов к Филиппу – в том числе184 Филократ, Эсхин, Фринон, Демосфен. И что же? Один из них не только ничего не приобрел от посольства, но и свои личные средства потратил, чтобы выкупить пленников; другой же на деньги, вырученные от продажи дел своего государства, скупал по разным местам девок и рыбу185. (230) Один из них послал даже сына к Филиппу, еще не внеся его в список совершеннолетних, – этот гнусный Фринон186; другой, наоборот, не сделал ничего, что было бы недостойно государства или самого себя. Один не только был хорегом и триерархом, но считал нужным еще и добровольно отдавать деньги, выкупать пленных, не оставлять без помощи никого из сограждан, оказавшихся в беде из-за нужды; а другой не только не спас никого из находившихся тогда в плену, но еще помог устроить так, чтобы целая область187 была захвачена и чтобы в плен к Филиппу попало свыше десяти тысяч гоплитов и около тысячи всадников из числа ваших тогдашних союзников188. (231) А что после этого? Афиняне, конечно, схватили их, – они ведь знали об этом давно, – и затем…? Этих людей, получивших деньги и подарки и опозоривших себя, государство и своих детей, они… выпустили189 и даже считали их благоразумными и видели в этом удачу для государства190. А как с обвинителем? Признали, что он сошел с ума, не понимает своего государства и не знает, куда бросить свои средства. (232) И кто же теперь, граждане афинские, увидав такой пример, захочет выказать себя честным? Кому будет охота безвозмездно нести посольские обязанности, если в конце концов он не только не получит никакой прибыли, но и доверия в ваших глазах будет иметь не больше, чем эти взяточники? Сегодня вы не только судите их, – нет, вы еще и устанавливаете на все будущее время закон относительно того, за деньги ли, с позором, на благо врагам следует всем отправлять посольские обязанности или бескорыстно, честно и неподкупно на благо вам. (233) Но, разумеется, в этих делах вам вообще не требуется никакого свидетеля. Только насчет того, как Фринон послал своего сына, пригласи мне свидетелей этого.

(Свидетели)191