Стимулируя изобретение новых неантропоцентрических онтологий (Cohen, 2015b), литература может создавать мосты – как этические, так и когнитивные – к другим, открывая таким образом наши глаза и уши многим мирам, населяющим вместе с нами и помимо нас этот мир. То есть литература освобождения представляет собой литературу, которая вносит вклад в создание постчеловеческого воображения, а именно взгляд на отношения между «нами» и «ими» в смысле «проницаемости», «обмена» и «соприсутствия». Если мы хотим жить реалистично, мы не можем делать вид, что измерение нашего существования отделено от их измерения. Эта литература помогает нам понять, что не существует никаких «мы» и «они»: все эти вещи, живые и неживые существа делят с нами общую территорию существования и вступают в отношения с нашей жизнью и с жизнью мира.

При рассмотрении ее последних достижений литературная критика – и в особенности экологическая – отражает неизменную траекторию: от вопросов человеческой субъективности (например, опыта встречи с ландшафтами, местами или не-человеческими другими) фокус сместился на процессы, коллективы и запутанности (например, глобальное потепление, исчезновение видов, трансматериальные потоки токсинов). Другими словами, литературные исследования также являются важными игроками в смещении интереса гуманитарных наук за пределы человеческого, прокладывая путь постчеловеческим гуманитарным наукам (Braidotti, 2013; Брайдотти, 2021). Критические подходы и практики, такие как постгуманизм, разные виды материального феминизма, экологический материализм и материальная экокритика, играют здесь важнейшую роль. Они не только содействуют постантропоцентричным нарративам, возрождая таким образом истории безличного, но и позволяют увидеть глубже, какую роль мы, люди, играем в этих обширных интерсекциональных декорациях. Иными словами, высвобождая «безличное» из его структурного молчания, эти критические методологии помогают обнаружить способы устранения человеческого угнетения, становясь, таким образом, частью обширного и четко очерченного проекта грамоты (literacy) освобождения.

См. также: Одушевленности; (Материальная) Экокритика; Не-человеческая агентность; Рассказанная материя; Онтологический поворот; Постгуманистическая литература и критика.

Серенелла Иовино

(Перевод Веры Федорук)

Локальность/неразделимость

Постгуманистический поворот преобразовал и переосмыслил номадическую субъективность, радикально пересмотрев понятие места – не в качестве универсального основания или овеществленного различия, но как пространственно-временной конкретности, соучаствующей в материальном производстве субъекта (Braidotti, 2006b: 199). Подобный сдвиг оказался особенно значимым для исследований территорий, мобильности и геополитических отношений в условиях, когда констелляции революционных общественных движений, распространяясь через пространство и время со все более возрастающей скоростью, обходят физические и культурные ограничения. Капитализм создает уравнивающую, искусственную основу, мастер-код, или общий язык, позволяющий сравнивать объекты и идеи по правилам рынка. Это «сверхкодирование» (Deleuze, Guattaru, 1987: 42; Делез, Гваттари, 2010: 70) не только сводит воедино, распределяет в иерархическом порядке и стратифицирует объекты, идеи и индивидов, но также приводит к тому, что социально-политические и экономические проблемы распространяются по всему миру почти мгновенно, а их со-зависимость от всеобщего Капитала только увеличивает их масштабы. Параллельное развитие сетевых технологий привело к сильному сокращению временных интервалов, в результате чего события и идеи появляются и распространяются быстрее, чем это происходило когда-либо ранее, нелинейным способом. Одновременная гомогенизация пространства и резкие разрывы во времени, привнесенные «сетевой» культурой, приводят к тому, что становится все сложнее составить связную карту этих движений сопротивления. «Запутанные генеалогии» (Barad, 2007: 389) таких движений не соответствуют последовательному считыванию, видящему в них эффект домино, тогда как возникновение их нелинейно. Для того чтобы отследить условия, благодаря которым эти движения и события стали возможны, нужно не рассматривать их в рамках общего всеохватывающего нарратива, а сосредоточиться на их реляционном характере.

Наши ньютоновские представления об абсолютном времени и пространстве должны быть пересмотрены с учетом реляционных моделей, появившихся благодаря открытиям в области квантовой физики и математики. Такие понятия, как абсолютное расстояние и размер в картезианском пространстве, могут быть заменены на близость/соседство и степени плотности в топологическом (нетривиальном) пространстве. Строгая категоризация пространственных моделей, полностью основанная на вложенных один в другой географических масштабах – от общемирового, регионального и локального заодно с последовательным отсчетом времени, – все это устаревает в той общности, что генерируется движениями сопротивления. От бунтов против мер экономии до Occupy, «арабской весны» и сотен студенческих протестов – подъем подобных социальных движений может разве что выявить запутанные социально-политические свойства масштаба внутренних связей. Картография этих движений будет напоминать делезианское сечение (DeLanda, 2002: 125), которое сводит события к их чисто диаграмматическому ассамбляжу, элиминируя квантифицируемые данные до их векторных сил в качестве способа рассечь непрерывную динамическую систему и проецируя дискретное отслеживание ее отношений. Реляционный характер этой модели указывает на размытые линии, относительно локальности либо нелокальности которых никто не может ничего утверждать. Такое опровержение эйнштейновского локального реализма экспериментами с «жутким дальнодействием», когда две частицы находятся в состоянии запутанности, одномоментно оказывая друг на друга воздействие (быстрее скорости света), несмотря на расстояние между ними, показывает, что нелокальность может существовать в непрерывном пространстве без разделимости, которой требует дистанция. Постулат о том, что прямое воздействие на объект оказывает только его непосредственное окружение и что любые наблюдаемые измерения не зависят от установок эксперимента, был признан не соответствующим действительности; запутанные частицы могут одномоментно влиять друг на друга на расстоянии. Фактически квантовые запутанности и реляционные модели показывают, что разделимости не существует; не существует такой внешней точки, которую можно было бы закрепить. Единственным внешним фактором могут быть только отношения, благодаря которым нечто появляется. Тем не менее эта система не отвергает реальность местоположения, локальности. События, места и границы одновременно реальны и различимы, как напоминают нам происходящие ныне миграционный кризис, экологические трагедии и политическая борьба. По мнению Карен Барад, мы узнаем о локализации «феноменов» и различаем ее чисто эпистемологическим и «энактивистским» способом, не ведущим к автоматическому устранению их онтологической неразделимости (Barad, 2007: 128).

Внутри этих прерывистых траекторий постчеловеческий, доиндивидуальный, универсальный аффект входит в резонанс с различными этническими группами, культурами и географическими измерениями, принимая локальные проявления в соответствии со спецификой материализации своего пространства и времени. Этот аффект не может быть выражен полностью индивидуально, как и не предлагает никакой репрезентации, поскольку возникает в виде настроения: нетелеологического и задающего скорее направление, чем намерение. Его локальные проявления определяют особенности условий его возникновения. Он может действовать мгновенно, и в то же время его последствия могут появляться медленно и постепенно, подготавливая и преобразуя векторы изменений, что ведет к появлению новых «линий ускользания». Это постчеловеческое состояние ясно подчеркивает, что локализация событий реальна и эпистемологична. Именно этот «агентный разрез» (Ibid.: 140) приводится в действие итерационно, открывая, таким образом, новые пути познания. Поскольку онтологически мы запутанны и неразделимы, нам крайне