не разучились восторженно аплодировать. Добрейшего господина Лоу можно рассматривать как предтечу современного банка не только потому, что он изобрел ажио, то есть способ наживаться на разнице курсов. Это празднество было устроено ради него — дабы прославить его систему и его особу. Чтобы пыль точно попадала в глаза, пускать ее надо сверху. И добрейший господин Лоу чувствовал, что ему необходим пьедестал, откуда способнее пускать пыль. Необходимо подготовить почву для целой серии будущих действий.

Поскольку деньги ему ничего не стоили, он устроил блистательный праздник. Мы уж не говорим о салонах дворца, украшенных по сему поводу с неслыханной роскошью. В основном празднество проходило, несмотря на начало осени, в парке. Весь парк был перекрыт сверху. Главная декорация изображала поселение колонистов в Луизиане на берегу Миссисипи, золотой реки. На все оранжереи в Париже была наложена дань, дабы представить заросли экзотических растений: повсюду взгляд натыкался на тропические цветы и плоды, зреющие в земном раю. Фонарики, которые в великом множестве свисали с деревьев и колонн, были, как утверждали, чисто индейскими; вот только шатры диких индейцев, разбросанные тут и там, выглядели слишком уж красивыми. Друзья господина Лоу твердили:

— Вы даже не представляете, сколь сильно в этой стране продвинулись вперед туземцы!

И все же, восхитившись несколько фантастическим стилем шатров, необходимо признать, что все прочее являло собой образец очаровательного рококо. Тут имелись искусно исполненные перспективы, и леса на холсте, и пугающего вида скалы из картона, и водопады, которые так пенились, словно в воду было добавлено мыла. Над центральным водоемом возвышалась аллегорическая статуя Миссисипи, имевшая некоторое сходство с добрейшим господином Лоу. Божество это держало урну, из которой изливалась вода. Позади божества в самом водоеме было установлено сооружение, долженствующее изображать плотину, какие строят в реках Северной Америки бобры. Господин Бюффон[105] еще не описал этих интересных, изобретательных и трудолюбивых животных. Мы сообщаем эту подробность о бобровой плотине, потому что она говорит сама за себя и одна стоит больше, чем любое пространное описание.

Вокруг статуи божества Миссисипи Нивель, мадемуазель Дюбуа-Деплан, мадемуазель Эрну, а также господа Леге, Сальватор и Помпиньян должны были танцевать индейский балет, в котором участвовали еще полтысячи статистов. Сотоварищи регента по развлечениям — маркиз де Коссе, герцог де Бриссак, поэт Лафар, госпожа де Тансен, госпожа де Руэн и герцогиня Беррийская — слегка посмеивались надо всем этим, но не так, как сам регент. Пожалуй, имелся только один человек, превосходивший регента в насмешках над празднеством; им был добрейший господин Лоу.

Гостиные были переполнены, и господин де Бриссак, представляя регента, уже открыл бал с графиней Тулузской. Парк кишел толпой, и во всех более или менее дикарских шатрах шла игра в ландскнехт. Невзирая на караулы французских гвардейцев (переодетых оперными индейцами), поставленные у дверей всех соседних домов, выходящих в парк, многим наглецам все же удалось проникнуть туда. Тут и там встречались домино весьма сомнительного вида. Шум был оглушительный, ликующая толпа сновала по парку, решив развлекаться во что бы то ни стало. Однако короли празднества еще не выходили. Не было видно ни регента, ни принцесс, ни добрейшего господина Лоу. Все ждали их.

В вигваме из алого бархата, украшенного золотой бахромой, в котором вожди племен, обитающих на великой реке, с радостью выкурили бы трубку мира, стояло несколько столов. Вигвам этот находился неподалеку от поляны Дианы под самыми окнами кабинета регента. В нем собралось многочисленное общество.

Вокруг мраморного стола, покрытого циновкой, шла бурная игра в ландскнехт. Золото швыряли пригоршнями, кричали, хохотали. Неподалеку за другим столом компания старичков играла в реверси, ведя пристойный, негромкий разговор.

У ландскнехтного стола мы имели бы возможность узнать красивого маленького маркиза де Шаверни, Шуази, Навайля, Жиронна, Носе, Таранна, Альбре и остальных. Господин де Пероль тоже был здесь и выигрывал. У него была такая привычка, и всем это было известно. И все внимательно следили за его руками. Впрочем, во времена Регентства плутовство в игре не считалось за грех.

За столом слышались только суммы, которые все росли и увеличивались: «Сто луидоров! Сто пятьдесят! Двести!» — иногда проклятия проигравших, невольный смех выигравших. Все играющие, разумеется, были без масок. Зато по аллеям прогуливались, беседуя, множество масок и домино. Лакеи же в фантастических ливреях и по большей части в масках, дабы не раскрывать инкогнито своих господ, держались по другую сторону малого крыльца апартаментов регента.

— Выигрываете, Шаверни? — поинтересовалось маленькое голубое домино со сброшенным с головы капюшоном, заглянув в шатер.

Шаверни как раз выкладывал на стол остатки денег, бывших у него в кошельке.

— Сидализа! — воскликнул Жиронн. — Поспеши к нам на помощь, о нимфа девственной чащи!

Из-за спины первого домино появилось еще одно.

— Это вы о ком? — удивилось второе домино.

— Ни о ком, ни о ком, Дебуа, очаровательница моя, — отвечал Жиронн. — Я имел в виду только чащу.

— А мне все равно! — бросила мадемуазель Дебуа-Дюплан, входя в вигвам.

Сидализа дала свой кошелек Жиронну. Один из старичков, сидящих за столом, где играли в реверси, недовольно передернулся.

— В наше время, господин де Барбаншуа, — обратился он к соседу, — все было по-другому.

— Все испортилось, господин де ла Юноде, — согласился сосед, — все ухудшилось.

— Измельчало, господин де Барбаншуа.

— Выродилось, господин де ла Юноде.

— Переродилось.

— Опошлилось.

— Изгрязнилось!

И оба старичка в один голос со вздохом произнесли:

— Куда мы идем, барон? Куда мы идем?

Барон де Барбаншуа продолжал, ухватив барона де ла Юноде за агатовую пуговицу, украшавшую его старомодный кафтан:

— Кто эти люди, барон?

— Барон, я сам хочу спросить вас об этом!

— Таранн, ставишь? — крикнул в это время Монтобер. — Пятьдесят!

— Таранн? — буркнул господин де Барбаншуа. — Это не фамилия, это название улицы.

— Альбре, ставишь?

— А этот прозывается, как мать Генриха Великого[106], — заметил господин де ла Юноде. — Откуда они выуживают свои фамилии?

— А откуда Бишон, спаниель госпожи баронессы, выудил свою кличку? — ответил господин Барбаншуа, открыв табакерку.

Проходившая мимо Сидализа запустила туда пальцы и ухватила щепотку табака. Барон смотрел на нее, разинув рот.

— Хороший табачок! — похвалила оперная дива.

— Сударыня, — хмуро заявил барон де Барбаншуа, — я не люблю, когда ко мне лезут в табакерку. Соблаговолите принять ее.

Сидализа отнюдь не обиделась. Она взяла табакерку и ласково потрепала возмущенного барона по старческому подбородку. После этого сделала пируэт и исчезла.

— Куда мы идем? — повторил господин де Барбаншуа, задыхаясь от негодования. — Что бы сказал покойный король, увидев такое?

А за столом, где шла игра в ландскнехт, закричали:

— Проиграл,