он исчез. Кресла, стулья, детали машины поверх деревянных обломков, но самого буксира не было.

Баржи, груженные тюками сухого сена, вспыхнули как трут, и теперь, на корме каждой из них красовались огромные языки пламени, вздымаясь к небесам, озарявшие ночь блеском полуденного солнца.

На самом большом тюке, бледный и озаряемый заревом пожара, стоял Джуниус — открытый всем врагам и в состоянии полной отрешенности. Сперва мне подумалось, что для полной завершенности этой картины не хватает только театрального бинокля. В ответ на мою серьезную просьбу уйти с этого небезопасного места, он ответил, что если говорить о безопасности, то в нынешние времена таких мест почти нет.

Между тем, мы сейчас находились в как никогда жарком месте. Из-за всей этой суматохи я совершенно перестал понимать, где север, а где юг и спросил:

— В каком направлении Виксберг?

— Там, — ответил Джуниус, указывая на дым.

— Мне кажется, он на другом берегу.

— О, нет, подождите немного, и вы увидите вспышку пушечного выстрела.

Сразу же после его слов я увидел даже больше вспышек, чем мне хотелось, и до нас донеслись четыре или пять громовых раскатов.

Колберн и я инстинктивно присели за ближайшими тюками. Через мгновение мы с удивлением заметили, что мы прятались не стой стороны — а прямо перед пушками мятежников. Нашу баржу так часто поворачивало, что мы полностью перестали ориентироваться в пространстве.

Нечасто с человеком случается так, что в течение четверти часа он может увидеть смерть в таком большом количестве форм, какие сейчас представали перед нами — от вражеских снарядов, от ожогов воды взорвавшегося котла, в огне или в воде. Это было довольно неприятно, но не так волнительно, как можно было предположить. Воспоминания поражают меня гораздо глубже, чем связанные с ними события. Я помню, как слушая во время небольшой паузы звук собственного голоса, я спрашивал себя, были ли его тон спокойным и хладнокровным. Я, полагаю, что нет.

— Похоже, нам придется сдаться! — воскликнул один ошпаренный несчастный.

— Сдаться? Черта с два! — рявкнул Колберн. — Мы будем сражаться!

Это было очень славное заявление нашего храброго соратника, но наши боевые возможности, мягко говоря, в тот момент оставляли желать лучшего.

Мои товарищи усердно помогали всем раненым и ошпаренным — они вытаскивали их из воды и осторожно укладывали на тюки. Оставаясь там, мы могли бы все потерять и ничего не выиграть, посему я предложил:

— Я думаю, нам надо уходить.

— Да, — ответили мои друзья, — но чуть позже.

Вскоре я повторил это предложение, а они повторили ответ. На церемонии времени не было. Я прыгнул в реку — с 12-ти или 15-ти футов. Они кинули мне тюк сена. Забравшись на него, я обнаружил, что тюк — удивительно удобное средство навигации. Наконец, освободившись от мучительного страха быть пораженным каким-нибудь случайным осколком, теперь я почувствовал, что если в меня вообще попадут, то это будет единственный и окончательный выстрел. От этой мысли мне стало намного легче.

Бессознательно предполагая — пока еще точно не зная, ведь я только потом точно узнал об этом — что одежда в Южной Конфедерации была большим дефицитом, я снял сапоги, связал их своим шнурком от часов и привязал их к одному из обтягивавших тюк обручей. Так же я поступил и с пальто.

Я собирался уплыть, испытывая решительное, но зыбкое и неосознаваемое нежелание попасть в плен еще тогда, когда в первый раз в своей жизни я увидел летящий на меня снаряд. В этом вопросе я всегда был скептиком. Очень многие уверяли меня, что они могут видеть приближающийся снаряд, но мне казалось, что они ошибаются.

Теперь, далеко вверх по течению реки, я очень отчетливо увидел летящее ядро. Каким же круглым, гладким, блестящим и черным оно было, когда мчась над водой, оно то погружалось в воду, взметая вокруг себя разлетающиеся в разные стороны веерообразные потоки воды, то снова выныривало и продолжало свой путь! Оно разорвалось в 4-х футах от моего тюка, который уже на несколько ярдов отошел от горящей баржи.

Огромный окативший меня фонтан воды, совсем закрыл меня от Колберна и Джуниуса, которые стоя на носу баржи уже попрощались со мной. Сначала они подумали, что я погиб. Но это ядро лишь перевернуло мой тюк, и я свалился в воду. Больше или меньше сырости — теперь для меня это не имело значения. Это был последний выстрел, который я видел или слышал. Потом мятежники прекратили огонь и крикнули:

— У вас что, нет лодок?

Узнав, что у нас их нет, они выслали ялик. Я оглянулся вокруг в поисках какой-нибудь доски, но ничего подходящего не было. На обоих берегах реки — пикеты мятежников, а 10-тью — 12-тью милями ниже по реке — в том месте, которое можно было пройти только днем — их пушки. Кроме капитуляции других вариантов не оставалось.

Двумя днями раньше, в Мемфисе, я получил пакет писем, в том числе два или три из редакции «Tribune», и несколько адресованных разным общественным деятелям. Одно из них, от адмирала Фута, содержавшее очень много теплых слов, пропало, и я очень сожалел об этом. Но пакет был слишком ценным, чтобы попасть в руки врага. Я берег его до последнего момента, но когда ялик мятежников приблизился ко мне на 20 футов, я изорвал письма и выбросил клочки в Миссисипи.

Ялик был почти полон. После меня он принял на борт двоих ошпаренных, которые барахтались в воде и громко стонали.

Нас высадили на берег и оставили под охраной четырех или пяти солдат в сером, а потом ялик отправился обратно, чтобы забрать остальных. Среди спасшихся я нашел хирурга Дэвидсона. Он не умел плавать, но кто-то осторожно посадил его на тюк с сеном. Добравшись до берега, он сел на стульчик, который ему удалось выловить в реке, разложил на коленях свое пальто, а рядом с собой поставил свой саквояж. Это был уникальный случай — о других я никогда не слышал — когда человек, который потерпел такое катастрофическое кораблекрушение, спас весь свой багаж и даже не намочил ног.

Вскоре вернулся ялик. К моему бесконечному облегчению, первые люди, которые спрыгнули на берег, были Джуниус и Колберн. С точки зрения портного они были менее удачливы, чем я. Одни потеряли свои пальто, а другие остались без обуви, чулок, пальто, жилета или шляпы.

При свете луны, окруженные штыками мятежников, мы пересчитали спасшихся, после чего выяснилось, что только 16