менее широкой области требуются «языки и языки», их удовлетворительное знание? Ученый-негуманитар ответит: «Так интересно же, ведь каждый язык – это целый мир». Филолог добавит к этому по крайней мере четыре обстоятельства. Первое – все познается в сравнении. С тех давних пор, когда человеческие племена стали общаться друг с другом через оружие или на мирной ниве обмена грубыми либо утонченными ценностями, питающими тело и дух («Krieg, Handel und Piraterie dreieinig sind, sind nicht zu trennen»,[29] говорится в «Фаусте»), языки стали взаимопроникать, каждый из них подвергался влияниям и, в меру прогрессивности отраженных в нем явлений, влиял сам. Теперь, на исходе второго тысячелетия новой эры, уже имеется достаточно материала, чтобы оценить всемирный ряд языков, прошедших сквозь эволюционное созревание и революционные взрывы, – или, по крайней мере, значительную часть этого ряда – и критически поверить картину данного языка картиной других, уберегая его в нашем представлении от гордыни или уничижения, проясняя его истинное лицо. Второе обстоятельство: если, допустим, сравнить арабский и грузинский языки (как и ряд других пар), это даст и представление о среде, в которую попали арабы при завоевании Кавказа. Какая из культур была выше? Было ли изменение исторических судеб данной страны прогрессивным явлением или, наоборот, оно отбросило ее на столетия назад? Третье: ассоциации. «Постойте, постойте, да ведь сходная грамматическая конструкция, сходный литературный сюжет есть в другом языке, а именно в…» И не важно, что там это оформлено по-другому, ведь содержание то же! Ученый, помнящий о том, что человек един, неустанно ищущий параллелей в «неспециальных» для него сферах, часто находящий их там, где меньше всего ожидал найти, обогащает свое исследование, он делает его полнокровными и вечно свежим, будящим все новые и новые мысли, он делает его поучительным. Наконец, четвертое: все взаимосвязано, в частности – все культуры Востока зримыми или пока не совсем проясненными нитями связаны между собой. Они влияли друг на друга, и это позволяет расшифровывать элементы одной культуры при помощи элементов другой. Но для выполнения столь ответственной задачи ориенталисту необходимо иметь удовлетворительное представление о разных языках Азии, Африки и Океании.

⁂

Особую роль играет языкознание в восстановлении исторической истины, ибо, в отличие от исторических хроник, язык невозможно фальсифицировать: любой автор в первую очередь человек, который имеет определенное мировоззрение, отражающее систему представлений своего времени, он может выдавать свои убеждения за факты. Кроме того, летопись неизбежно интерпретируется нами исходя из сегодняшнего дня. В результате историческая истина всегда очень относительна. Ее большей объективности способствует филология. Слова, грамматика, существуют по своим собственным законам. Влияние на них индивидуальной человеческой воли минимально.

Вместе с тем необходимо помнить, что язык также является созданием человека: язык, как и сам человек, не рационален в своей основе и развитии, поэтому к нему неприменимы критерии научной строгости, которые используются в естественных науках. Дешифровка всегда идет на ощупь, результаты этимологии всегда относительны. Почему существуют различные языки? Как соотносятся понятие и звучание, мысль и символ? Наконец, что есть «слово»? Язык глубоко загадочен: мы не имеем определенных ответов ни на один из основных вопросов языкознания.

Языки, филология всегда были моей страстью, моим окном в мир. Впервые с серьезным языкознанием я столкнулся только на студенческой скамье. Помню, как стоял в набитой битком второй аудитории филологического факультета на лекции академика Марра в 1934 году; я с воодушевлением слушал… и ничего не понял. Яфетическая теория, которую создал Марр, пыталась установить связь между грамматическим строем языков и эволюцией человеческого мышления; со временем она стала марксисткой догмой, которая затем была отвергнута на идеологических основаниях, ей так никогда и не была дана продуманная научная оценка.

Помню наши нескончаемые споры с моим другом и содельцем Левой Гумилевым о смысле истории, о том, почему народы появляются и пропадают. Лева никогда не любил филологию, отдавая предпочтение историческим источникам. Я всегда относился к его выводам с некоторой осторожностью – они представлялись мне скорее религиозно-философскими, чем строго говоря научными, даже принимая во внимание условность гуманитарного знания.

Наконец, вспоминаются мои собственные востоковедные штудии: университет, а потом в тюрьмах и лагерях – встречи с людьми разных национальностей, изучение языков не в их хрестоматийной, а в живой форме, и, конечно, работа над рукописями Ахмада ибн Маджида: перекрестный анализ на основе примерно двадцати различных языков, как восточных, так и западных, позволил прочитать и прокомментировать тексты, которые считались не подлежащими дешифровке. В процессе этой работы мне зачастую приходилось отходить от представлений, сложившихся в традиционном языкознании, индоевропеистике: отношения между языками гораздо более сложны, и то, что представляется логичным исходя из – по мировым масштабам – сравнительно небольшой группы европейских языков, не является универсальным. Восточные языки попирают многие устоявшиеся схемы, в первую очередь филологические, а затем и исторические.

В 80-е годы я наконец смог сосредоточить внимание на ороксологии – восточно-западной филологии, то есть посмотреть на запад через глаза востока, поставив под сомнение ставшие привычными европоцентристские трактовки, в первую очередь в отношении истории России. Является Россия западом или востоком? Это предмет вековечных споров между славянофилами и западниками. Широко известны исторические источники по истории России, но что скажет сам русский язык, как бесстрастный свидетель и участник истории?

Русский язык не оказал существенного влияния на другие языки мира; но русский язык привлекает пристальное внимание филологии как поле, на котором сошлись и причудливо развились влияния самых различных восточных и западных языков. Россия – самая обширная в мире и самая многосторонняя область сочетаний и взаимодействий востока и запада.

Для русской речи наиболее ранними словообразующими пластами являются два восточных: тюркский, иранский. Традиционное языкознание рассматривает тюркское влияние как явление в значительной степени позднее – в момент татаро-монгольского ига, а иранское как исключительно раннее, относящееся к индоевропейскому прародителю – «субстрату», как и другие европейские языки. Однако мой анализ словаря русского языка привел меня к противоположным выводам.

Влияние первого языка – тюркского – не следует всецело относить ко времени татарского нашествия, тогда оно могло иметь место лишь в исключительных случаях, ибо постоянному заимствованию мешало религиозное противостояние; в противоположность этому духовное состояние дохристианской Руси открывало широкий простор для тюрко-русского общения. Что касается иранского пласта, то именно его воздействие на русский язык (иногда через посредство армянского и тюркских) и есть то, что принято обозначать расплывчатым и неточным термином «индоевропейское», и это имело место гораздо позже, чем принято считать. Факты приводят к определенным историческим выводам.

Приведу лишь несколько интересных – и разнородных – случаев усвоения и переработки русским языком восточных – в основном иранских (персидских) и тюркских слов, из области как общих понятий, так и имен собственных