В клубе все четыре стены, от пола до потолка, увешаны плакатами, диаграммами, лозунгами, рисунками. Сплошь все заклеено! Среди пестроты наглядного оформления выделяется самодельная копия «Трех богатырей». Все трое — от Ильи Муромца до Алеши Поповича — узкоглазы, широкоскулы, одеты в островерхие шапки — чисто буряты! — и восседают на лохматых коньках.

На шкафу, задвинутом в угол и заполненном патефонными пластинками, пылится радиоприемник, для которого никак не соберутся приобрести батареи. У правой от входа стены на длинном столе — шахматы, шашки, домино, журналы, подшивки газет. Это культпросвет-имущество зря не лежит. Кто бы ни появился на базе, здесь-то обязательно задержится, а если партнера сыщет, за шахматами обо всем забудет. Хангильцы, стоило бы им захотеть, смогут выставить целую команду гроссмейстеров! А что? Разве нет в якутской Чурапче чемпионов мира по борьбе!

Сейчас в клубе полно народу — раздают деньги. И даже в этой толчее и шуме несколько человек склонились над досками, ведут атаки на королей.

Тут же, конечно, вертится и Дондок.

Из очереди к кассиру слышатся ехидные реплики:

— Откуда, Дондок?

— Однако, нора, в которой прятался, узкой стала?

Проймешь его, как же!

— Посмотрел, как люди в других местах живут, не понравилось. Решил в родной Хангил насовсем возвращаться, — не без достоинства отвечает Дондок.

— Почему женская одежда на тебе? В доярки, что ли, собрался?

— Угадал. Думаю на ферму пойти. — Он проталкивается к кассиру и протягивает руку. — Только аванс вперед!

— Кому что, а тебе — аванс! Получишь и опять улизнешь.

— Ну, там видно будет. Да мне не так уж много и надо. Червонца вполне хватит. На первый случай… — подмигивает Дондок.

— Ты раньше с долгами расплатись, а потом проси.

— Чего вспомнил! Я у тебя еще до денежной реформы брал.

Народ все прибывает — с ферм, чабанских стоянок, из ближних и дальних бригад, даже с центральной усадьбы. Теснее становится в клубе. Дондок бросился в эту шумную толпу, как в воду, и вынырнул возле участников самодеятельности, на клубной сцене. Хангильские артисты цену себе знают — не случайно за ними всегда первое место на аймачных смотрах. К предстоящему концерту они готовятся серьезно и сосредоточенно — пробуют голоса певцы, разминаются танцоры, проверяют, хорошо ли звучат хур и лимба, музыканты.

— Слава талантливым артистам! — приветствует их Дондок. — Может, зажжем отвагу… грамм по сто, чтобы концерт прошел на уровне?

— Нам ни к чему. Да и магазин водку не отпускает. А если у тебя такая жажда, могу дать совет. Пока не поздно, беги в «лотерею». Повезет — бутылочку «Московской» срежешь, — шепчет доверительно один из артистов.

— Что ты говоришь! — у Дондока загораются глаза, и он поспешно выбирается из клуба.

Парень не соврал: на улице целая очередь желающих попытать счастье. Заплатят гривенник и, взяв в руки ножницы, с завязанными глазами стараются обрезать приз. На проволоке, натянутой между двумя столбами, подвешены призы. За ними и идет охота. Везет далеко не каждому. Большинство режет ножницами воздух на потеху всем собравшимся вокруг. Зато счастливчик получает, кроме приза, нравоучительное пожелание. Кому-то досталась книга, и он удостоен совета: «Повышайте свой культурный уровень!» Кто-то отхватил куклу, и все хором кричат: «Да родится на высокоудойной ферме еще один мальчик!»

Призов много. Тут и катушки ниток, и пластмассовые тарелки, и карандаши, и резиновые соски, и бритвы, и чернильницы… Большинство мужчин привлекает, однако, привязанная ниткой к проволоке бутылка «московской» — магазин-то выпивкой не торгует! Любители сорокаградусной соблазняются, кроме того, возможностью заполучить поллитровку всего за десять копеек и незаметно просаживают гривенник за гривенником в тщетных попытках.

Дондок пошел уже на третий заход. Его оттаскивают.

— Ты не один. Очередь же.

— Я деньги заплатил? Заплатил. Сколько хочу, столько и буду резать, — куражится Дондок.

— Пусть идет. Поверните его несколько раз вокруг себя. Да осторожнее — он и без того повернутый…

— Я сам!..

Из толпы подсказывают:

— Левее!

— Еще маленько…

— Вы меня не сбивайте.

— Правильно, Дондок, никого не слушай, вали прямо!

— Мимо, мимо!

— А-аа, болтайте, сколько хотите. Вот проткну ножницами и отвечать не буду.

— Ведь срежет! Черт побери — срежет!

— Ого! — ржет Дондок, поднимает упавшую бутылку, срывает повязку с глаз, целует этикетку и вышибает ладонью пробку. — Сейчас мы с ней поговорим!

Он взболтал содержимое бутылки, опрокинул в рот и стал жадно глотать. Лишь сделав несколько глотков, Дондок сообразил, что его провели: в бутылке — вода…

Вот когда дали волю языкам доярки.

— Правду говорили, что Дондок с водки на аршан перешел.

— С больших выигрышей в Хильгинде!

— Он же там голый ходил, где было деньги на водку брать.

— Бр-росьте! Я вам задам! — Дондок швыряет бутылку через головы доярок.

— Глядите, девки, приоделся-то как! Где такой плащ брал? Дай померить, может, как раз на меня будет, — мнет пальцами рукав плаща Цырегма.

— Не зря тебя Дондок-баба прозвали, — язвит хохотушка Фатима. — Волосы отросли, хоть косы заплетай. Только губы накрасить осталось…

— Давайте проверим: мужик он или баба!

— Бр-росьте!.. Уходите по-хорошему, — начинает злиться Дондок.

— Ну, ты потише! Думаешь, не осилим тебя? Вот как повалим сейчас.

— Так не пойдет, — скалит стальные зубы Дондок. — Это мне полагается вас валить. Ну, которая смелая? Подходи!

— Аа-а, что мы с ним толкуем. Давай, девки, взялись! — командует Дулма. — Приведем его снова в голый вид!

— Подружки-ровесницы! Боевые доярки с высокоудойной фермы! Не совершите роковую ошибку! Что вы делаете? — Дондок пытается отшутиться, но поздно — доярки дружно набрасываются на него. Он разражается бранью, отталкивает двух женщин, но серьезного сопротивления оказать им не решается — как ни говори, слабый пол, не драться же с ними. А доярки раззадорились, гнут ему к земле голову, заламывают руки. Одна изловчилась, дала подножку, и вот уже Дондок барахтается в пыли под грудой хохочущих женщин.

— Будешь еще?

— Перестанешь ругаться?

— А это тебе за Балмацу!..

Растерзанный, помятый, злой, едва выкарабкался Дондок, кляня себя за то, что приехал сюда, — по всему видно, деньгами тут не разживешься, — что сам на свою голову связался с доярками. Он подумывал, куда бы теперь податься, когда его окликнула Демидова.

— Ты откуда взялся, Дондок? Чем занимаешься?

— Я, как вам известно, не член партии и даже не комсомолец, — огрызнулся Дондок. — И в школе у вас не учусь. Никто я. У меня перед вашей общественностью нет никаких обязанностей. Я по своей воле хожу.

— По своей-то по своей, но ты советский гражданин. Значит, обязан порядок соблюдать, законы.

— Мне председатель Гурдармаев уже читал нотации, пока самому не надоело. Наверно, и