ли у него своих дел, не все же время торговать!

Таких, как в Хангиле, магазинов много. Не очень просторный, не очень светлый. От пола до потолка по трем стенам полки-стеллажи, загруженные всевозможным товаром. На прилавках под стеклом тоже разложена и расставлена всякая всячина. Практически здесь можно приобрести все, что угодно, хотя большая часть товаров и продуктов попадает сюда, не найдя сбыта в аймачном центре. Справедливости ради надо заметить, что и в Хангиле такие вещи не пользуются повышенным спросом. В самом ходу разное полотно, шелк, сукно, штапель. Из культтоваров всегда в дефиците радиоприемники «Рекорд» (транзисторы в Хангиле пока почему-то не вошли в моду), а из напитков, как нетрудно догадаться, горячительные…

Хозяин магазина — Сельпо Даши — вполне освоился на новом месте, торгует бойко. Оборот у него растет из месяца в месяц, хотя запас лежалых товаров почти не уменьшается. Одетый в белый халат не первой свежести, Сельпо Даши учтивым поклоном встречает посетителя:

— Добро пожаловать, Цынгуевпч! Какие новости?

Шойдок Цынгуев степенно подходит к прилавку и, поигрывая костяшками счетов, нехотя произносит:

— Есть… отдельные новости. Такие вот есть новости. В сомонный Совет поступают жалобы на работу магазина. Как бы тебе сказать… В общем, по указанию председателя я, как депутат, пришел проверить, как ты проводишь советскую торговую политику.

На лице у Сельпо Даши счастливейшая улыбка, будто ему сообщили об отгрузке партии дефицитного товара.

— Очень приятно, — говорит, кланяясь, Сельпо Даши. — Какую хотите ревизию делайте. Прямо хоть сейчас делайте. Может, закрыть магазин?

— Нет… Продолжай работать. Дай-ка мне жалобную книгу.

Сельпо Даши долго роется под прилавком, извлекает оттуда запыленную тетрадку и полой халата обтирает ее.

— Прошу, пожалуйста!

Шойдок Цынгуевич неторопливо перелистывает страницы. Записи давние и довольно схожие по содержанию: «Почему ценные вещи продаются только через задние двери?»; «Разве только тем, кто сдавал шерсть, нужны валенки?»; «Второй год жду мотоцикл»; «Во время уборочной надо запрещать продажу водки»; «Для животноводов нужна развозная торговля»… Кто-то накатал по-старомонгольски: «Я пайщик. Тридцать лет плачу взносы. Верните мне деньги».

Эти самые записи Цынгуев, помнится, видел года полтора или два назад, когда Сельпо Даши еще в Хангиле не было. Он бросает тетрадку на прилавок.

— Еще какие бумаги есть?

— Больше нет. Можете посмотреть вчерашнюю фактуру. Получены дамские дошки. Вашей жене, парторгу, не понадобится?

— Нет, не понадобится, — сердито смотрит Цынгуев на продавца и протягивает руку за фактурой. — Давай, посмотрю.

— Будьте любезны!

В магазин входит Сокто-ахай. Попав после яркого солнечного света в полумрак, он долго оглядывается по сторонам. Сельпо Даши спешит к нему.

— Здравствуйте, — стягивает старик малахай. — Ну, как поживаете?

— Спасибо, ничего. Какие новости в ваших степях? Что будете покупать? Старейшего чабана готовы обслужить по высшему разряду!

Старик машет шапкой и медленно обходит прилавки, рассматривает полки, затем, откинув полу старого халата, выуживает кожаный мешочек с деньгами.

— Дай мне один зеленый чай…

— Пожалуйста! — Сельпо Даши кладет перед ним большой кирпич чаю и щелкает на счетах.

— Конфетки, завернутые в бумагу, свешай.

— Килограмм?

— Клади два… Еще одну бутылку возьму, может, какой гость зайдет.

— Какую вам подать? У нас много всякой выпивки.

— Все равно. Дай такую, — показывает он на портвейн и тычет скрюченным пальцем в стекло, под которым разложены часы. — Достань самые дорогие.

— Мужские? Женские? Ручные? Карманные? Простые или золотые? — Сельпо Даши сама услужливость.

«Золотые надо купить, — размышляет Сокто-ахай. — Сын вернется, ему будут. А не вернется, внучка есть, подарю зятю на свадьбу».

— Давай золотые.

— Самые лучшие и ценные, — не говорит — поет Сельпо Даши. — У нас в Хангиле ни у кого таких нет, Сами будете носить или кому подарите?

Дед Сокто ничего не отвечает ему, рассчитывается и, заметив Цынгуева, направляется к нему.

— Это ты, Шойдок? Здравствуй!

— Здравствуйте, Сокто-ахай! Вы сделали покупку не меньше, чем Сандан-нойон в старину. Надо бы обмыть…

— Что значит «обмыть»?

— Ну-у… немножко сэржэм капать…

— А-аа. Можно. Я теперь человек свободный.

Бригадир придвигает к нему поставленный на бок ящик из-под вина.

— Садитесь, Сокто-ахай. Сперва покурим. Угощайтесь.

Старик берет у него папиросу, разламывает ее, вы-сыпает табак на ладонь и отправляет его за щеку.

— Ну, как моя Оюна?

Бригадир неопределенно пожимает плечами.

— Ее отара нынешнюю зиму первый приплод даст, — как бы самому себе говорит Сокто-ахай.

— Обязательство взяла от дондоковых тулгушек по сто ягнят получить… Как бы в лужу не села.

— Зимовка трудная будет, — старик даже табак перестал жевать.

— Я вам, помните, советовал с председателем поговорить?

Сокто виновато опускает голову:

— Все не получается… Редко в деревне бываю… Се-годня вот опять Цырена в конторе нет…

Цынгуев щелчком отправляет окурок в бочку с песком.

— Да-а… Давно бы надо. Ну, я завтра к вам заеду. Поговорим еще. Покупки ваши обмоем.

— Можно, — не очень охотно соглашается старик и встает.

А в магазине появляется новый покупатель — Бальжима-абгай с алюминиевой кастрюлей в руках.

— Сайн байна! — здоровается она сразу со всеми.

— Сайн! — отвечает Сельпо Даши не очень ласково.

— Что нового? Мой заказ привез?

— А что вы заказывали?

— Опять забыл? Сколько раз тебе говорить! Масло! — сердится Бальжима.

На лице у продавца смесь огорчения и изумления.

— У нас имеется всевозможное масло! Есть растительное. Есть машинное. Какое вам нужно?

— Сливочное масло мне нужно. Понимаешь? Сли-воч-ное!

Сельпо Даши поднимает руки вверх.

— Не надо шуметь в магазине, Бальжима-абгай! Не надо. По поводу сливочного масла был специальный разговор в аймачном потребсоюзе, — говорит он, адресуясь почему-то к Шойдоку Цынгуевичу. — Дано такое указание: в сельской местности сливочное масло не продавать.

Цынгуев недоверчиво смотрит на него.

— Почему говорят, Сельпо Даши — хороший продавец? — сердится Бальжима. — Не хочет привезти, что заказываю! Нарочно так делаешь, да? — гремя кастрюлей, она идет вдоль прилавка.

— Ав колхозном амбаре нет, что ли, масла? — спрашивает Сокто-ахай.

— Потому и хожу сюда, что нет, — отвечает старуха, сердясь заодно и на Сокто.

— Вы напрасно сердитесь, — громко заявляет Цынгуев. — Сами же виноваты. Зачем свой скот извели?

Бальжима-абгай навалилась на прилавок и даже головы не повернула в сторону бригадира.

— Доо, кому какое дело, есть у нас скот или нет.

— Конечно, каждый по-своему хозяйничает, — замечает Сокто, направляясь к выходу. — Без скота людям нельзя, Бальжима… Ну, ладно, я пошел.

— А я что говорю? — подхватывает Цынгуев. — Я же о вас беспокоюсь. Только у вас и нет своего скота. Кроме Булата, никто не сдал…

— Булат — хозяин дома, — вступается Бальжима за сына. — Сам знает, что делает.

— Ваш Булат ничего путем не знает. Зеленый еще, — выходит из себя бригадир.

— Я никому жаловаться не собираюсь, что доить