некого. Как-нибудь проживем, — обиженно поджимает губы Бальжима. — А Булат по работе ни от кого не отстает. И твоей бригаде машины чинит. Чабанам твоим помогает.

Шойдок Цынгуевич ехидно смеется.

— Помогает? Таких помощников гнать надо! Вы, Бальжима-абгай, и не знаете, что ваш Булат делает. Он только пустой болтовней занимается. Да еще с разными людьми дерется…

«Наверно, это правда, — припоминает старушка. — Как-то Булат пришел домой в синяках и сказал, что с машины упал. Она и не стала допытываться. А бригадир ведь врать не станет. Но все равно она не может согласиться с тем, что говорит Шойдок. Булат старается. Нелегкое дело — возиться с железом».

— Станет взрослым, поймет, что к чему.

— Ухай! — соглашается Цынгуев. — Только пусть сам отвечает за то, что делает.

— Чего ты все время наговариваешь на моего сына? Я ему скажу, чтобы он больше не ездил в твою бригаду, — чуть не плачет Бальжима.

— Скажите лучше ему, чтобы готовился к отчету на Совете.

— Ничего я ему не буду говорить! — срывается с места старуха.

— Бальжима-абгай! — кричит ей вслед Сельпо Даши. — Кастрюлю забыли.

— Как-нибудь и без вашего масла проживем! — Бальжима хватает кастрюлю и хлопает дверью.

Продавец наклоняется к Цынгуеву, снова оставшемуся единственным посетителем магазина:

— Зачем такой громкий разговор?

— A-а! Пусть своему сыну волю не дает. А по-другому с ней говорить нельзя — не поймет. Словом, я ей сделал опи-сальное заявление, — ввертывает для пущей важности Цынгуев излюбленное русское слово и шарит по карманам. — Папиросы есть?

— Пожалуйста! — Сельпо Даши кладет перед бригадиром пачку папирос «Люкс» и коробок спичек.

— Сколько с меня?

— Что вы!..

Шойдок Цынгуевич закуривает и сокрушенно произносит:

— Вот так и приходится… Ругаешься, ругаешься… Что тебе! Продавцом быть куда лучше.

Сельпо Даши не согласен.

— Что вы! Такая тяжелая работа… То жалобы пишут, то ревизия… Вы тоже сейчас какой-нибудь акт составите.

— Здесь у тебя все в порядке, — возвращает Цынгуев продавцу фактуру.

— Значит, закончилась ревизия? Можно подвести итог? — ухмыляется Сельпо Даши.

— Что-нибудь сообрази…

— Сию минуту!

Сельпо Даши запирает магазин изнутри.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

…Вода в роднике черная, как деготь. Из-за облачка выползла луна, желтая-желтая, отыскала родник и позолотила в нем воду. Блестит вода, будто зеркало. Снова набежала тучка, и только голубые огоньки смотрят-сверкают из глубины родника. Это далекие звезды посылают свои лучики-приветы. Ближе к берегу вода в источнике вскипает тысячами маленьких пузырьков, словно здесь, по самому краю, сеет мелкий дождь. Лопаются, лопаются, лопаются пузырьки, а на их месте тут же возникают новые, мгновенно исчезая.

Булат и на этот раз пришел первым. Он мог бы часами стоять у родника и глядеть в него. Источник никогда не бывает одинаковым. Каждую минуту видишь в нем что-то новое. Да, мог бы вот так стоять часами и смотреть… Если бы не ждал Оюну, если бы не тревожился: а вдруг не придет?

Снова засияла луна. Улыбается, подмигивает, успокаивает. Заглянул Булат в раззолоченное луною зеркало-родник, сдвинул кепку набекрень, подтянул голенища начищенных до сверкающего блеска сапог.

Сдержала Оюна слово. Идет! Как всегда, немного стесняясь.

Радостный, бросается Булат ей навстречу, берет за руку.

— Амар сайн, Оюна!

— Сайн… — не отнимая руки, отвечает она.

На большом камне, лежащем у родника, достаточно места, но они робко примащиваются на самом краю. Обычное чувство неловкости — стоит им остаться вдвоем — опять охватывает их.

— Ну, как дедушка? Не хочет возвращаться?

— Нет…

— Сильно он рассердился.

— Я сама виновата… А как тетя Бальжима?

— Да как тебе сказать…

— Зря ты это… со скотом.

— Как зря?

— Ну… не надо было весь отдавать. Хоть бы теленочка оставил. Старым людям трудно отвыкать.

— Что значит — трудно? Странно ты рассуждаешь. С ними разве сговоришься? Они нас просто не понимают. И Сокто-ахай тоже.

— Ничего подобного! Дедушка у меня все-все понимает. Он же хочет как лучше… А вот мы с тобой, наверно, совсем скоро перестанем друг друга понимать.

— Почему?

— Не догадываешься? Зачем опять все к нам да к нам ездишь? Я тебе говорила? Прикатил вчера. Здравствуйте! Зачем гнал «летучку»? Какие у тебя дела были? Только сказать, чтобы я к роднику пришла, да? Я Розе в глаза глядеть не могу. Противный!

— Ою-уна!.. Но ведь я тебя хотел увидеть. Соскучился. И ты пришла. Значит, не сердишься, правда?

— Да, пришла, потому что обещала. Я же знаю: сказала бы, что не приду, так тебя никакими силами из бригады не прогонишь. Будешь торчать все время. Как только не стыдно!

Булат пытается обнять девушку, она отталкивает его.

— Вот явишься еще, при всех скажу, что это безобразие — разъезжать в мастерской по личным делам. В твоей технической помощи мы пока не нуждаемся, сам знаешь.

— И не правда! А занятия кто проводить будет?

— На занятия — пожалуйста. Только, по-моему, часто что-то занятия ты стал проводить…

— Надо, чтобы лучше усваивали. Повторять надо.

— Повторять мы и без тебя можем. Дугаржаб справится.

Спорить с Оюной бесполезно. Ее не переговоришь, упрямую. А вечер такой хороший. И так ласково журчит родник, искрясь россыпью звезд…

— С меня Гурдармаев собирается стружку снимать, — говорит Булат.

— За что?

— Сам не знаю. Наверно, Цынгуев нажаловался.

— Яс тобой пойду.

— Зачем?

— Защищать буду.

— Что ты… я сам… Знаешь, в субботу из аймака артисты приезжают. Концерт будет.

— Вот здорово! Давно никто у нас не был. А какая программа?

Булат хитро взглядывает на девушку:

— Обычная — про любовь…

— Опять?!

— Ты же сама говорила, что любовь существует только в книгах да пьесах.

— Я в шутку.

Робок Булат, нерешителен, недогадлив.

— Что-то я замерзла… — ежится Оюна. — Холодно стало.

Булат поспешно набрасывает ей на плечи пиджак.

— Теперь теплее?

— Нисколько!

— Почему? — растерянно спрашивает он и, наконец-то сообразив, обнимает Оюну, крепко прижимает ее к себе.

«Замерзла! А у самой такая теплая, такая мягкая рука, такое горячее дыхание…»

Ладошка Оюны скользнула по его щеке, пальцы чуть дрогнули.

— Думаешь, так лучше согреешь? — слышится ее насмешливый голос.

Булат нехотя разжимает руки. Девушка сбрасывает с плеч его пиджак, поднимается, что-то ищет, нагнувшись, под ногами.

— Давай, кто больше «блинчиков» сделает, — и швыряет камешек.

— Попробуем…

Булат нехотя бросает камень. Слышится глухой всплеск.

— Эх ты! Смотри.

— Раз, два, три, четыре…

— Не четыре, а шесть!

— Ну, согрелась? — мрачно шутит Булат.

— А ты как думал?

— Посидим еще?

— Немножко…

И снова сидят да помалкивают. Но ближе плечо к плечу. Как бы нечаянно, случайно касаются руки. Оюна не противится, когда Булат обнимает ее. Журчит родник…

Беда с этими влюбленными! Влечет их друг к другу. Так хорошо им