накрывался моментально стол. Доставались конфеты, пастила, мармеладки, зефирки. Если я говорил, что голоден, мне тут же несли какие-то сосиски и бутерброды. Своих «девочек» я очень любил, уважал, бесконечно ценил их труд. Да это и не труд был, а настоящее творчество, потому и место ему нашлось не где-нибудь, а в Эрмитаже.

На моих спектаклях «девочки» всегда сидели в зале. Я всегда им делал места. Они были замечательные, обожавшие Театр и свое дело. Но каждый раз, задумываясь, а сколько же им лет, я понимал, что всем им могу годиться «в ребенки».

Это был рай – все эти люди. Это был тот Большой театр, о котором я мечтал с детства. В нем все дышало искусством. Садишься на стул, или трогаешь кресло, или смотришься в зеркало – и понимаешь, что в это зеркало смотрелись величайшие артисты, гении танца. Там у «девочек» кресло стояло, на котором во время примерок всегда сидел Сулико Вирсаладзе. Это кресло было священным местом в примерочной. Где оно теперь? Кто ответит на этот вопрос?

Кроме того, у «девочек» на стенах висели портреты их любимых артистов. Однажды приехали какие-то иностранцы костюмы шить и говорят: «Скажите, а здесь у вас что – культ одного артиста?» Моими фотографиями, вырезанными из журналов, было заклеено значительное пространство, но не всё, конечно. Там можно было увидеть Великих: Ю. Григоровича, С. Вирсаладзе, М. Лавровского, В. Васильева, М. Лиепу, А. Годунова…

Когда начался так называемый ремонт Большого театра, а если назвать все своими именами, варварское уничтожение здания Большого театра, ремонт начался и в мастерских ГАБТа, и, главное, этот ремонт до сих пор не закончился! Сколько денег туда закопали, трудно себе представить. Но, главное, был уничтожен уникальный коллектив, таких мастеров на всем белом свете не было, нет, и вряд ли когда-нибудь они появятся.

70

Летом 1997-го в Москве должен был состояться VIII Международный конкурс артистов балета, по регламенту он проходит раз в четыре года. Проводился конкурс всегда в Большом театре, можно сказать, на государственном уровне. По своему масштабу и значимости он превосходил всех своих «собратьев» в Варне, Токио, Хельсинки, не говоря уже о провинциальном Джексоне в США и прочих.

Но. В 1997 году случилось так, что Большой театр отказался предоставить свою площадку под это событие. Конфликт, как я понимаю, лежал в сфере противостояния Ю. Н. Григоровича и В. В. Васильева. Международный конкурс в Москве считался «прогригоровическим», Юрий Николаевич на нем председательствовал в жюри. Владимир Викторович имел свой конкурс – «Арабеск» в Перми, и, видимо, был против возвращения Григоровича в Большой театр, пусть даже в таком качестве. Поскольку ГАБТ был выведен из-под Министерства культуры РФ, подчиняясь только президенту Б. Н. Ельцину и его Администрации, повлиять на эту ситуацию не мог никто. Супруга президента Н. И. Ельцина была большой поклонницей таланта В. В. Васильева, таким образом, вопрос с Большим театром оказался закрыт.

Под конкурс выделили Театр оперетты. Это здание имеет очень солидную родословную: в нем в разные годы располагались Частная русская опера С. Мамонтова, Оперный театр Зимина, филиал Большого театра. Но соперничать с историческим зданием ГАБТа ему было не под силу, конкурс сразу словно «просел», утратив значительную часть своего престижа.

До сих пор жалею, что, поддавшись настойчивым уговорам В. Я. Вульфа и Н. Г. Левкоевой, решил принять в нем участие. Зачем я это сделал, ведь с детства не любил даже экзамены сдавать! Левкоева являлась пресс-секретарем конкурса. Не без помощи С. Н. Головкиной она убедила меня позвонить Григоровичу и сказать ему о своем решении. Позвонил. Юрий Николаевич, что называется, принял мое заявление «к сведению», не более того. Возможно, так Бог действует через архангела Гавриила. Все, как полагается в мироздании, только на этот раз в балетном.

С Левкоевой я познакомился еще в школе, когда мы собирались на гастроли в Японию. Я только закончил I курс, не знал, кто она, но понял, что английский у нее свободно. Тихо дернув ее за рукав, я спросил, как моя фамилия пишется на английском языке. А Наталья Григорьевна была в школе нерядовым сотрудником, имела обширные связи, долгие годы работала с Ю. Н. Григоровичем, была его правой рукой на международных конкурсах и личным переводчиком. От моей наивной наглости Левкоева потеряла дар речи. Я открыл свою тетрадку, написал свою фамилию и протянул ей. Наталья Григорьевна написала Цискаридзе через «Ts» – Tsiskaridze. Когда я отошел, она спросила кого-то: «Кто этот нахал?» «Это любимый ученик Пестова», – просветили ее.

В 1996 году, уезжая работать в Штутгарт, Пётр Антонович завел меня к Левкоевой в кабинет и сказал: «Наташа, это мой мальчик, помогайте ему». Мы стали общаться, очень сдружились.

71

Для конкурсной программы я выбрал: на I тур «Щелкунчика», на II тур – «Сильфиду», на III тур – «Grand Pas Classic» на музыку Д. Обера. Первые два тура моей партнершей была Настя Яценко, на III туре – Марьяна Рыжкина. Девочки не принимали участия в конкурсе, танцевали со мной исключительно из дружеских побуждений и абсолютно бесплатно. Я им за то безмерно благодарен. Они рисковали своей карьерой, наше театральное руководство могло их наказать за своевольное участие в конкурсе Григоровича. В нем, кроме меня, самовыдвиженца, не участвовал ни один артист ГАБТа. Настя и Марьяна были ученицами Р. С. Стручковой, которая меня в то время не жаловала и не приходила на наши репетиции. Как «штрих к портрету» – станцевав I тур утром под номером «38», вечером я вел балет «Паганини» в Большом театре. Спасибо хоть «Лебединого озера» в тот вечер на афише ГАБТа не оказалось…

К конкурсу я готовился с В. Барыкиным. Уланова в зале не появлялась, она была вице-председателем жюри и считала, что не имеет права репетировать со мной программу для выступлений.

Самым сложным для меня оказался выбор современного номера. Вообще не понимаю – зачем современные номера танцевать на таких конкурсах. Критерий какой? На конкурсе в Лозанне, например, участникам предлагают на выбор три-четыре номера современных хореографов. Мало того, дают педагогов, которые с ними репетируют. Это я могу понять. Но когда один артист танцует Ю. Григоровича, другой – М. Бежара, третий – Г. Майорова… Это же несопоставимые вещи, как их оценивать? В итоге решили, что я буду на конкурсе танцевать «Жертвоприношение» С. Боброва, только без кордебалета и под названием «Тотем». Как мне потом передали, этот номер жутко не понравился Григоровичу, а всем другим членам жюри, наоборот, очень понравился.

На том конкурсе для меня все складывалось неладно. Наверное, из тактических соображений Григорович пригласил в жюри всех своих петербургских друзей: И. Зубковскую, А. Макарова, Н. Макарову, итальянку А. М. Прина…

И началась борьба интересов «Москва – Петербург». Уланова, как вице-председатель, имела право на два голоса, но сначала не принимала участия в выставлении оценок из соображений лояльности. Когда конкурс подошел к III туру, Галина Сергеевна резко