в овацию…» — Шутка по поводу синхронного писания штампами встречается у сатириконовцев: «И когда они [неоперившиеся провинциальные литераторы] придвигают к себе кусок белой, многострадальной бумаги, все вместе пишут тихо и примиренно: «Вечерело»» [С. Горный, Вечерело, Ст 15.1912].

К непременным репортажным штампам относится и фраза «…улицы стали как будто шире», и следующая за ней. Одинаковые записи, делаемые одновременно и независимо друг от друга многими корреспондентами, отражают засорение штампами журналистской и ораторской речи 20-х гг. Наиболее дальновидные современники видели в этом компрометацию революционных идеалов и опасность для всего дела строительства социализма. Как писал в 1929 г. известный лингвист Г. О. Винокур:

«Примеров таких истрепанных формул, выветрившаяся словесная оболочка которых лишает их всякой впечатляющей силы, можно привести сколько угодно… И правда ведь: мне по крайней мере достаточно увидеть статью, озаглавленную: «Больше внимания сельскому хозяйству» или «Больше внимания Красному флоту», чтоб ни за что не прочесть этой статьи. Мне достаточно увидеть напечатанное жирным шрифтом «Балканский костер грозит вспыхнуть», чтобы усомниться, в самом ли деле существует такой костер? Да, подлинно, существуют ли и Балканы?.. Невыносимы тысячекратно повторяемые «лицом к деревне», «даешь культкомиссию», «крепи красный флот», «режим экономии»… Все эти «да здравствует» и «долой», попеременно обращаемые к «передовому авангарду рабочего класса», «победе рабочих и крестьян», «международной солидарности» и, с другой стороны, к «взбесившимся империалистам», «акулам мирового капитала», «реформистским лакеям» и т. п., и т. п. стали в такой степени конвенциональными, что стилистически они звучат как печати и надписи секретаря, заверяющего копию с подлинником… Это своего рода обязательная формула вежливости, сходная с заключительным «Yours very truly» на английском деловом письме… Все почти материалы нашей фразеологии — это изношенные клише, стертые пятаки… За этим словесным обнищанием, за этим катастрофическим падением нашей лингвистической валюты кроется громадная социальная опасность. Нетрудно видеть, что [при инфляции языка] уродливым, ничего не значащим становится и наше мышление» [в его кн.: Культура языка, 152–158].

13//14

Гаврилин, сам не понимая почему, вдруг заговорил о международном положении. — Доклад о международном положении — обязательный зачин любых массовых мероприятий в 20-е гг.: вечеров, концертов, торжественных открытий чего-либо, киносеансов, автопробегов и т. п. Как правило, в докладе рассматривались последние мировые события под углом зрения классовых боев и подчеркивалась необходимость крепить экономическую и оборонную мощь СССР. Последняя тема с особой силой пропагандировалась в 1927, когда страна жила апокалиптическим ожиданием новой войны.

Интерес к международным делам в 20-е гг. был большим, и обсуждали их, хоть с неизбежной тенденциозностью, но и со знанием дела, без снижения до примитивных формул и грубой агитки. Достаточно полистать тогдашние популярные журналы — «Красную ниву», «Красную панораму», «Огонек», чтобы убедиться в профессионализме и информативности большинства политических обзоров, соперничающих по занимательности с отделами шахмат, театра или науки. В то же время участие в политпропаганде навязывалось и простым гражданам, порождая мощную стихию невежественного разглагольствования на политические темы. Именно это массовое измерение агитпропа (и в особенности пресловутые доклады о международном положении) навлекало на себя наибольшее число насмешек и пародий.

В прессе критиковалось засилье маловразумительных докладов. «Только и слышны выкрики докладчиков: либералы, консерваторы, соглашатели, Керзоны, Ллойд Джорджи. Ну что тут поймет беспартийный рабочий или крестьянин? Тут и партийные-то многие не понимают, в чем дело» [Пр 1924; цит. по кн.: Селищев, Язык революционной эпохи].

В литературе 20-х гг. ритуал доклада о «международном» становится частой мишенью сатиры. Подчеркиваются несоответствие доклада целям собрания, его непонятность, длиннота и усыпляющее действие, невежество и косноязычие докладчика. Типичный сюжет рассказов и фельетонов: простому человеку, пришедшему искать помощи по практическому вопросу, до умопомрачения толкуют о финансовом крахе Франции, Базельской резолюции, Макдональде и других малопонятных вещах. В фельетоне М. Булгакова фигурирует программа «музыкально-вокального общего собрания»: «1. Доклад о международном положении. 2. Вальс из «Фауста». 3. Водевиль… 5. Отчет о деятельности бывшего месткома» и т. п. [Музыкально-вокальная катастрофа (1926), Ранняя несобранная проза]. Другой доклад приводится in extenso:

«…[Докладчик] подъезжал на курьерских к концу международного положения. — Итак, дорогие товарищи, я резюмирую! Интернациональный капитализм в конце концов и в общем и целом довел свои страны до полной прострации. У акул мирового капитализма одно соображение, как бы изолировать Советскую страну и обрушиться на нее с интервенцией! Они использовывают все возможности, вплоть до того, что прибегают к диффамации, то есть сочиняют письма, якобы написанные тов. Зиновьевым! Это, товарищи, с точки зрения пролетариата, — моральное разложение буржуазии и ее паразитов и камер-лакеев из Второго Интернационала. — Оратор выпил пол стакана воды и загремел, как труба: — Удастся ли это им, товарищи? Совершенно наоборот! Это им не удастся! Капиталистическая вандея, окруженная со всех сторон волнами пока еще аморфного пролетариата, задыхается в собственном соку, и перед капиталистами нет другого исхода, как признать Советский Союз, аккредитовав при нем своих полномочных послов!!» [Они хочуть свою образованность показать (1926), там же].

Ефим Зозуля с удовлетворением отмечает реализм иных докладчиков: «Сколько вечеринок бывает у нас в разных клубах, в учреждениях — по поводу разных праздников, годовщин, а то и просто так. Чем не интересно? На вечеринке всегда бывает доклад, очень короткий, — докладчики пошли умные, сами понимают, что долго размусоливать нечего. Потом идет концерт» [Интересная девушка, 1927, в его кн.: Я дома]. Напротив, соавторы в рассказе «Их бин с головы до ног» заостряют тему докладомании до карикатурности. Репертком, редактируя номер дрессированной собаки, навязывает ей доклад: «Шпрехшталмейстер объявляет выход говорящей собаки. Выносят маленький стол, покрытый сукном. Появляется Брунгильда… и читает небольшой, двенадцать страниц на машинке, творческий документ…» [Ильф, Петров, Необыкновенные истории…, 226].

Привычка ораторов к политическим зачинам изображается сатириками как непреодолимая сила. Комсомолец начинает речь о ремонте мостов с «кабинета Тардье»; его дергают за рукав: «С ума ты сошел! Почему про международное? Давай сразу про мост!»; он отбивается: «Я не могу без международного. Не выходит…»[Ильф, Петров, Однажды летом, в их кн.: Необыкновенные истории…, 363]. Как некий неконтролируемый глубинный позыв предстает «международное» и в ДС: «Гаврилин, сам не понимая почему, вдруг заговорил…» Так же трактуется оно в фельетоне А. Долева «Помешательство Сюськова»:

«.. Выходит [председатель завкома] Сюськов и сразу начинает о текущем моменте запузыривать:

— Товарищи, теперь, когда международные хищники мирового капитализма берут за горло трудящихся Китая и других окрестностей, а также угрожают нам германским пактом, я должен…

— К делу!.. — закричали ребята. — Об этом в газете прочитаем. А ты о прозодежде доложи. Скоро ли выдадут?

— О прозодежде? — замялся Сюськов. — Что ж, можно и об этом, раз такая ваша рабочая