написано: «Коминтерн», «Пятилетка в четыре года», «Соцсоревнование», «Колхозы», «МТС», «Экономический кризис», «Капиталистическая безработица» и проч.

Имея возможность в ретроспективе сравнивать 20-е гг. со всеми последующими периодами «холодных войн», мы склонны не слишком верить в глубинный характер тогдашних антибуржуазных пантомим. Чисто карнавальный задор, стихия политического мифотворчества явно преобладали над сколько-нибудь реальной ксенофобией, грубостью и угрозой. Последние не вяжутся с тем духом веселой театральности, который царит в этих массовых политдействах. Резкость политических карикатур сдобрена артистизмом, циркачеством, в чем-то родственным эпатажным парадам футуристов и клоунаде немых комических фильмов. За балаганными шаржами политкарнавалов, за издевками речей и фельетонов угадывается нечто другое, а именно: ревнивый, но большой и здоровый интерес советских жителей к Западу, жадное любопытство к тамошним политическим лидерам, восхищение западным уровнем жизни и технологии, готовность учиться у Европы и Америки, взаимодействовать и двигаться с ними в единой культурной струе. Поколение тогдашних вождей было лично знакомо с Европой и исподволь внушало населению дух конструктивности и терпимости в отношениях с нею, резко отличный от параноидной ксенофобии позднейших поколений руководства. Думается, что Запад был тогда в целом гораздо более настороженно, отчужденно и враждебно настроен по отношению к СССР, чем наоборот; тайной тяги русских людей к капиталистической загранице не могли искоренить никакие догмы о мировой революции и классовой борьбе. Недаром каждый новый шаг по признанию Союза зарубежными государствами, по установлению отношений становился поводом для массовых демонстраций как еще один радостный триумф советской политики. Отсылая по долгу службы на свалку истории Гуверов, Сноуденов и других как рыцарей исторически обреченного дела, фельетонисты и обозреватели почти на том же дыхании не стесняются высказывать свое уважение к деловым и государственным качествам этих людей, к культуре, силе воли, личной колоритности многих из них. Начиная с середины 30-х гг. и до самого падения коммунизма публично высказывать такое «двоемыслие» стало уже невозможным.

Пантомима, близкая к изображенной в ДС, хотя и производимая над другим английским министром, засвидетельствована М. Булгаковым в 1923: «Медные трубы играли марши… Керзона несли на штыках, сзади бежал рабочий и бил его лопатой по голове. Голова в скомканном цилиндре металась беспомощно в разные стороны». (В «Повести временных лет» почти так же описывается расправа князя Владимира с языческими идолами: «Перуна… приказал привязать к хвосту коня и волочить его с горы… и приставил 12 мужей колотить его палками».)

Традиция живых картин и овеществленных аллегорий 20-х гг. сохраняет связь с дореволюционными народными празднествами и гуляньями, включавшими лубочный театр, «пословицы в лицах» и т. п. Преемственность была тем естественнее, что некоторым из профессиональных устроителей этих гуляний после Октября поручалась организация советских манифестаций и политпроцессий.

В разговорах комсомольцев — отзвуки «Двенадцати» Блока: Ну, Ванька, сукин сын, буржуй, / Мою, попробуй, поцелуй! [гл. 2].

[Viollis, Seule en Russie, 34–35; Douillet, Moscou sans voile, 138; Istrati, Vers l’autre flamme, 100–102; Piccard, Lettres de Moscou, 82, 96; КП 20.1925; KH 34.1929; Glaeser, Weiskopf, La Russie au travail, 90; Tolstoy et al., Street art… Московский пролетарий, 22.09.28; Карнавал на снегу, КН 02.1928; С. Марголин, Карнавал в Москве 1 мая 1929; КН 27.1929; Булгаков, Бенефис лорда Керзона, Ранняя неизданная проза; Алексеев-Яковлев, Русские народные гулянья, 124,164, и др.]

13//4

Но от тайги до британских морей / Красная Армия всех сильней!.. — Широко популярная революционная песня (1920): Белая армия, черный барон / Снова готовят нам царский трон. /Но от тайги до британских морей / Красная Армия всех сильней. «Мальчишки высыпали на дорогу, маршировали: Красная Армия всех сильней!» [Добычин, Лидия, 1925]. Автор слов — Павел Григорьев (П. Горин), писавший впоследствии, среди прочего, конферансы для сатирического дуэта Ю. Тимошенко и Е. Березина. Композитор — Самуил Покрасс, брат советских Дм. и Дан. Покрасса, эмигрировавший в США и известный русской аудитории музыкой к фильму «Три мушкетера».

13//5

…Городская управа проект [трамвая] отвергла. — Городская управа — исполнительный орган городской думы; состояла из председателя — городского головы — и 2–6 членов.

Пуск трамвая на смену конке в крупных провинциальных городах носил в те ранние советские годы характер торжества, широко отражаемого печатью и кинофотохроникой. Всесоюзные железнодорожные магистрали, подобные Турксибу, открывались не каждый день, так что роль символа социалистической модернизации каждодневной жизни, наряду с фабрикой-кухней и другими новшествами [см., например, ЗТ 4//9], отводилась трамвайной линии. Движение по рельсам выступает на видном месте в обоих романах: старгородский трамвай в начале дилогии может рассматриваться как набросок и предвестие «литерного поезда» в ее конце. В ДС 13 это событие проходит в особенно мажорном и карнавализированном духе, так как совпадает с Первомаем (очередной пример того сгущения признаков эпохи, которое мы многократно отмечаем в ДС/ЗТ). Пуск трамвая в Старгороде — событие, которое для соавторов могло звучать ностальгически, вызывая воспоминания о ранних годах XX столетия (типичные, заметим, для всех без исключения советских писателей южной школы). В самом деле, набросок детских воспоминаний Е. Петрова в числе других знаменательных вех упоминает пуск первого трамвая в Одессе: «Детство. Цирк, чемпионаты борьбы. Мориц 2-й, циклодром, Уточкин, выставка с павильоном-самоваром фирмы Караван, Аида за кулисами, первый трамвай, первый аэроплан» [см.: Петров, Мой друг Ильф…, 2001: 236–237]. Эту коннотацию «начала новой эры» соавторы теперь переносят на романтизируемую ими начинающуюся советскую эпоху.

Вопрос огоньковской «Викторины»: «5. В каком из городов СССР был раньше всех проложен трамвай?» Ответ: «В Киеве» [Ог 15.01.28].

13//6

…Известный всему городу фельетонист Принц Датский, писавший теперь под псевдонимом Маховик. — Оба псевдонима принадлежат к числу наиболее избитых штампов соответственно дореволюционной и советской журналистики. Фельетонисты и поэты-сатирики рубежа столетий любили выбирать в качестве noms de plume звучные иностранные и литературные имена: Дон-Аминадо, Калиостро, Роб Рой, Чайльд-Гарольд, Аббадона, Дон Валентинио, Дон-Лопец, Фарлаф, Ринальдо Ринальдини, Граф Бенгальский, Человек, который смеется, Атта Троль, Уэллер, Калиф на час и т. п. Был довольно обширен репертуар шекспировских псевдонимов, как Дух Банко, Иорик, Ариэль, Просперо, Жак-Меланхолик, Фальстаф, Ткач Основа, Мэтр Пук и т. п. Именами «Гамлет» и «Принц Гамлет» пользовались не менее пяти авторов [см. Масанов, Словарь псевдонимов]. Сотрудник газеты с псевдонимом «Принц Датский» упоминается в фельетоне Б. Левина «Пятна» [См 34.1928, сентябрь].

В советское время не меньшее распространение получили псевдонимы с производственной тематикой, среди них — названия машин, инструментов и их частей, например, Зубило (Ю. Олеша), Напильник (Л. Никулин), Товарищ Рашпиль (Б. Катаев) и др. Псевдонима «Маховик» нам найти не удалось, однако был киножурнал под таким названием, выпускавшийся Одесской студией в 1924–1926 [Советские художественные фильмы, т. 1]. В известном смысле Маховик — то же, что Принц Датский, и смена псевдонима означает,