по подушке волосах и хватая за горло. Она лишь рассмеялась над его отчаянием. Это стало её любимой игрой. Она не помогала образумить Дементьева, зато выводила его из себя. Некоторое время этого было достаточно.

Надежда заново обрести счастье в Америке не оправдалась. Микасе не нравилась жизнь ни в Нью-Йорке, ни в Сан-Франциско. Для девочки из размеренной, полусонной Сигансины не подходил бурный ритм штатов. Но Микаса осваивала всё новые виды манипуляций мужем, и ему пришлось позволить ей участвовать в делах своей компании. Совсем чуть-чуть, чтобы не зазнавалась. Суматоха позволила Микасе почувствовать себя нужной. Вадим знал, что у жены крепкий и практичный ум, что она не станет обузой, но это и страшило его ― он боялся потерять над ней контроль, допустить её независимость. Не мог потерять её.

В тот год Микаса набралась смелости и позвонила Армину. Она рыдала в трубку и просила прощения, а он извинялся в ответ и слёзно бормотал, что любит её и очень скучает. Возобновление связи с близким другом вернуло ей немного равновесия. Но признаваться, что не может поступить в университет из-за мужа, она стыдилась, особенно, когда Арлерт хвастался успехами в учёбе и планами по разработке с однокурсником собственной компьютерной игры. «Зато мой милый задрот стесняется болтать о том, что до сих пор девственник, ― хоть какой-то баланс!» ― печально смеясь, размышляла Микаса.

Они не говорили об Эрене. И Микаса не искала его фото в социальных сетях на страницах школьных друзей. Стоило ей лишь увидеть превью, где мелькало размытое родное лицо, она закрывала глаза и проматывала страницу. Она знала, что если позволит себе прикоснуться к нему хотя бы взглядом, то уколется больнее, чем шипом обидчивых роз. Микасе было страшно, что его весёлый взгляд напомнит ей о мечтах, от которых она отказалась, напомнит об отвергнутой искренности. Этот взгляд спросил бы её: «Ну, что, довольна своим проклятым выбором?»

Она была довольна?

― Платье с цветами? Моя жена не может одеваться как элдийская провинциалка, ― мягко упрекал её Вадим, доставая из шкафа другое платье ― чёрное до колена, строгих форм и с глубоким декольте.

― Твоя жена и есть элдийская провинциалка! Я ещё и соломенные шляпки люблю.

― Как трогательно. Но сегодня без шляпок и без цветочков. Не позорь меня, пожалуйста. Ты жена представительного человека. Таня никогда себе не позволяла так одеваться.

― Но я не Таня. И тебе во мне нравится другое. Так в чём смысл? Опять будешь бубнить, что на меня мужики таращатся!

― Вы разные, я понимаю. Ты гораздо сексуальнее, и мне нравится подчёркивать настоящую тебя. Но только не через уёбищные платья с цветочками, глупышка!

Проглотив гордость, она облачилась в изящную «тюремную робу» и туфли на шпильках, которые также выбрал муж. «Я всё-таки люблю его. Могу и потерпеть немного. Он столько для меня делает, пусть это будет моей благодарностью. Вадим оценит её». Пока он укладывал волосы, Микаса бродила по квартире, попивая белое вино, и забрела в рабочий кабинет Дементьева. На столе лежали кипы бумаг, набор перьевых ручек, а из выдвинутого ящика стола на неё смотрела голубоглазая ласточка. В сердце кольнуло. Микаса подняла старую фотографию в рамке и стала всматриваться в княжеские черты Тани, в строгие линии чёрного платья и изгиб жемчужного ожерелья — так похожего на то, что оплетало и её шею. Прикоснувшись пальцами к перламутрово-белым бусинам, Микаса задрожала, и слёзы обожгли ей щёки.

Ночи вернули ей прежние кошмары. Она вновь подрывалась с постели и в слезах бежала в ванную, чтобы отмыть руки от призрака крови. Вадим сдержанно утешал её, подмечая, что ему никогда не снились повторяющиеся дурные сны: «Я такое лишь в кино видел», — говорил он и пожимал плечами. Единственный светлый сон, в который Микаса могла сбежать, остался неизменным: поле, дерево на холме и громкоголосый мальчишка. Мальчишка, чьё смазанное лицо она не могла вспомнить с тех пор, как упала с яблони. В юности ей нравилось думать, что это был Эрен, потому что он был единственным «местом» наяву, куда она сбегала из жестокого дома. Его руки всегда были тёплыми, а объятия нежны и бескорыстны — как у колючих вредных роз. Она терпеть не могла его ребяческие попытки назвать её деткой или бесцеремонно усадить к себе на колени. Терпеть не могла! И молила о них в минуты унылого одиночества. Вадим не держался с ней за руки, не позволял вешаться ему на шею или нести любовный бред. Его нежность можно было своровать лишь украдкой.

«Но Эрен в детстве был такой же нервный и бубнящий дуралей, дичавшийся ласки. Строил нелепые рожи и скалил зубы. Правда, взросление сделало с ним очаровательнейшую вещь… Видимо, мой муж не повзрослеет никогда. Может, я смогла бы ему помочь? Я ведь люблю его».

В одну из тихих ночей, в которую Микаса отдавалась Дементьеву, она перевернулась, пока он брал её сзади, повалила его на спину и задорно оседлала, принявшись громко стонать. Вадим вдруг замер, недовольно ощерился и осторожно сбросил жену. «Прекращай мне эти игры, девочка», — сбивчиво прошептал он. Затем уложил её на своё место и навалился сверху. Вновь стало тихо.

— Не так! — вскрикнула Микаса и оттолкнула мужа. — Дай мне то, что я хочу!

И сползла вниз, обхватив губами его член. Ещё одна минута грёбаной тишины.

«Всего один стон! Хоть один всхлип! Неужели не можешь хотя бы погладить меня по голове? Ну почему ты такой?»

Он остановил её, схватив за волосы, и оттянул в сторону, нервно задышал. Дементьева трясло от страха и блаженства. От сумасшедшей вседозволенности её прикосновений, от властного огня пепельного взгляда.

— Но я так не хочу, — холодно отчеканил он.

Идеальный любовник?

Её страсть истлела. Микаса всё больше не желала близости с мужем и наконец-то увидела их интимную жизнь без приторного флёра: «Он не берёт меня в свои фантазии. Не берёт разделить удовольствие. Он просто берёт меня. Секс ― это то, что он делает со мной. Никогда не смогу к этому привыкнуть. Потому что первое, что я узнала в свои шестнадцать, ― секс ― это то, что мы делаем друг с другом…»

Нужно было отвлечься. Уплывающая из-под ног почва стала вызывать неконтролируемые приступы слёз. Микаса как могла прятала их от Дементьева, лишь бы не столкнуться с очередным непониманием или ещё хуже ― с формальным утешением, которое лишь раздражало её. Когда в начале лета она заявила, что собирается поступать в университет