Мы разговариваем с Алеком, то, что он не бдит за мной девяносто девять процентов времени, не значит, что мы перестали общаться и вообще замечать друг друга, но наши отношения всё равно выглядят натянуто или, скорее, — намагничено.

О, да, нас точно магнитит друг к другу. Иногда перед моими глазами вообще ничего нет кроме его губ. Или глаз. Или вообще его обнажённого тела (последнее, увы, только в моих мыслях). Но каждый раз, когда меня пробирает желание подойти к нему, что-то совсем неподвластное мне останавливает, говоря, что я по-прежнему ещё сломана. Потому что ночами я продолжаю рыдать, днём приходится уходить с головой в книги или фильмы, а когда я смотрю на календарь, думая, что прошла уже целая вечность, а мне так и не стало легче, каждый раз оказывается, что не прошло ещё даже десяти дней.

Однако, не все разделяют это мнение со мной.

— Ладно, признаюсь, я последняя сволочь, — говорит Елай ещё издалека, только завернув на кухню, где я пью чай, читая книгу.

От которой приходится оторваться, потому что его голос достаточно взвинченный и эмоциональный. Он начинает так, словно перед кем-то оправдывается. Я даже оборачиваюсь по сторонам, чтобы посмотреть, есть ли здесь кто-то ещё. Но нет, пусто. Да и глаза парня отчётливо смотрят на меня, пока он медленно и размашисто приближается, выглядя так, будто подбирает слова, что у него очевидно не выходит. Потому что он разочарованно морщится.

— Но я не могу больше за всем этим наблюдать, — наконец выдаёт парень, навалившись телом вперёд, чтобы упереться локтями в стойку, за которой я сижу и оказаться прямо перед моим лицом. — Серьёзно, принцесса, это всё похоже на то, словно все пытаются тебе подыграть, лишь бы ты не расстраивалась, хотя, поверь, практически каждый здесь на взводе и только и ждёт, когда уже можно будет возвращаться в нормальный жизненный ритм. Ещё день-два, и все начнут тебе приносить тортики и котиков, чтобы ты подобрела и отмерла, — говорит голубоглазый, чуть кривясь, словно хуже «тортиков и котиков» ничего не может быть.

— Господи, что тебе сделали «тортики и котики»? — недоумеваю я, нарочито игнорируя большую часть его слов.

Елай не находит это забавным.

— Ха-ха, — отзывается он совсем без смеха, — но я рад, что оказался прав, и ты на самом деле готова.

На слове «прав» я демонстрационно закатываю глаза. Но делаю это зря, потому что на последнее отреагировать успеваю не сразу.

— Ты про что? — резко становлюсь я серьёзной.

Но остаюсь ей не долго. На губах голубоглазого появляется нехорошая улыбка. Совсем нехорошая, которая явно должна была мне подсказать, что стоит к чему-то приготовится. Правда, я бы всё равно прогадала, потому что предугадать, что он неожиданно схватит меня за руку и настойчиво куда-то потащит способен был бы лишь ясновидящий.

Я использую весь свой словарный запас на возмущение, хотя и поддаюсь интересу, когда вижу направление, к которому мы идём. Он заводит меня в подвал, и я замолкаю, ошарашенно глядя по сторонам, пока мы спускаемся. Гостевой коттедж не выглядит настолько уж огромным, каковым является на самом деле, но всё это меркнет на фоне того, каким оказывается подвал. Он уходит на два этажа вниз, первый удаётся разглядеть мельком, там в основном тренажёры и маты, и даже есть немного дневного освещения, попадающего из маленьких окошек, находящихся прямо на уровне земли. А вот вторый этаж…

Боже, это камеры.

Запах сырости смешан с острым запахом ржавого железа и чего-то ещё для меня неопознанного. Но если включить логику и подумать, учитывая, кого, скорее всего, здесь держали, то догадка, даже если она и не нравится, придёт сама собой. Тут держали гибридов.

Моё сердце совершает тревожный толчок. Медленно следуя за Елаем, осматриваю камеры, и тошнота подбирается к горлу, когда вспоминаю, что не так давно видела похожие камеры. Боже, и чем же мы отличаемся отличаемся от Ордена? Разве что, только тем, что не проводим эксперименты…

Я хочу отсюда уйти, ноги наливаются свинцом и замирают прямо посередине длинного тёмного коридора, лишь слегка освещенного жёлтыми, старыми лампочками. Елай не сразу замечает, что не иду больше за ним, а когда оборачивается, хмурится, не сразу понимая, почему я остановилась. Ёжусь, обнимая себя за плечи, хотя и одета достаточно тепло, чтобы не чувствовать этого могильного холода.

Я отвечаю раньше, чем он задаёт вопрос.

— Зачем мы здесь? — мой голос похож на скрежет лезвия о ржавый металл.

Но и мне неожиданно ответ приходит раньше, чем его озвучивает Елай, он только успевает открыть рот, когда уже пораженно выдаю:

— Виталий, — взгляд Елая меняется на осторожный, он словно начинает готовиться к моей реакции, — Боже, он был всё это время здесь.

— Алек знал, что ты не станешь проверять, — подтверждает он, хотя всё ещё выглядит настороженным. — Да и мы все это знали, ты не тот человек, который способен на хладнокровное убийство.

— Хочешь проверить? — кидаю зло, слыша, как скрипнули мои зубы.

Челюсти сжимаются, а сердце ускоряет ход, разгоняя жгучий жар негодования по венам. Они обманули меня. Нагло обманули, самоуверенно и подло.

Елай выглядит серьёзно, когда начинает двигаться в мою сторону.

— Хватит, Лена, — Елай подходит почти вплотную, он не столь высокий, как Алек, однако мне приходится всё равно поднять голову, чтобы продолжать удерживать его взгляд, показывая, что до сих пор настроена категорично. — Мы все кого-то потеряли, и очень хорошо понимаем твою боль. А знаешь, что ещё общего у всех нас? Общий враг. Ты думаешь, Алек не знает, кто послал убить его родителей, чтобы забрать Натали? Ты уже и сама должна была понять, зачем она нужна была Виктору. Или же Марко и Никола не понимает, кто был во главе Ордена, когда убрали их родителей, потому что они были сильными лидерами? — Елай теперь стоит так близко, что я могу разглядеть, как что-то мелькает в его глазах, тень чего-то очень тёмного и безжалостного. — А теперь у нас всех есть один единственный шанс отомстить, и этот шанс сейчас находится за той дверью, — голубоглазый тычет пальцем себе за спину, а затем указывает на меня, — а ты единственная, кто может сделать так, что наш план воплотиться в жизнь. Поэтому собери сейчас всю свою боль, ярость и ненависть, и войди туда, чтобы сделать то, что можешь сделать только ты, ради всех тех, кого мы потеряли.

Елай отходит в сторону, открывая мне вид на дверь в конце коридора, но взгляда моего так и не отпускает. И я никогда бы не подумала, что именно он окажется тем, кто сможет встряхнуть меня. Заставить вспомнить, ради чего всё это задумывалось. Вновь чувствовать это дикое, разъедающее желание — убить Виктора.

Беру себя в руки, ощущая, словно до этого момента я спала, а теперь, наконец, проснулась.

— Покажи мне, что делать, — прошу Елая, и сразу вижу, как его взгляд меняется.

Его глаза вспыхивают, и на этот раз в них появляется опасное ликование, идеально гармонирующее с тёмной ухмылкой, искривляющей его рот.