— Добро пожаловать обратно, принцесса.

Я не видела Алека три дня.

Не то чтобы я искала встречи, хотя нет… искала. Просто, чтобы посмотреть на него, что-нибудь сказать, — да хоть наброситься на него, потому что с тех пор как начала выходить из мира скорби, я стала замечать, что неосознанно ищу его взгляд, улыбку, прислушиваюсь, чтобы поймать звуки его голоса. У меня не так много времени на бездельничество, но всё же его кажется слишком чересчур, когда жду возвращения Алека. Он постоянно занят, я ни у кого не спрашиваю чем, но судя по выражению его холодного, серьезного лица, когда он случайно попадается мне на глаза, это относится к его новой обязанности. В последний раз он уехал куда-то с Марко и Софией, и до сих пор не вернулся. Правда, он написал мне, чтобы я не беспокоилась, предупредив, что он сам не знает, насколько затянется встреча.

После того, как я обвалила его телефон кучей сообщений и звонков.

Мы переписываемся с ним, но сообщения выходят каким-то… безобидными? Несерьёзными. И не слова о нас.

А пару дней назад, я написала Леси и спросила, разговаривал ли с ней Алек. Она ответила весьма “уклончиво”, чтобы я не задавала вопросы посреднику, а обратилась непосредственно напрямую к нему. Предательница… Но спасибо ей за намёк, теперь я хотя бы знаю, чьих это рук, что Алек стал так спокойно относиться ко всему, что со мной происходит.

Тем временем, мой круг общения стали составлять в основном только Елай и Несс. И, конечно, Виталий. С ним мне приходиться проводить больше всего времени. “Промывать мозги” — как называет это Елай. Вводить его в заблуждение, выставлять то тут то там барьеры на все возможные “неудобные” вопросы, которые смогут нас раскрыть. Елай запрещает мне задавать вопросы про Виктора и маму, объясняя это тем, что мне не нужна ясная голова, без эмоций, без ненависти, которую ненароком могу поселить в него. Это самая сложная часть, потому что желание узнать что-то, что думал Виктор про маму иногда нереально огромное. В эти моменты Елай всегда останавливает нашу работу и выводит меня. Виталию же не показывают никого, кроме меня и Елая, чтобы не создавать лишних “дыр”, которые смогут нас провалить. А ещё это дико скучно и энергозатратно, поэтому к тому времени, как Елай начинает заставлять меня тренироваться и улучшать общую физическую подготовку, чаще всего я похожа на овощ, не желающий ничего, кроме как зарыться под одеялом. На моём лбу уже две шишки от тех предметов, которые я пропустила, потому что спала на ходу, когда они летели в меня. Одна — на затылке. Елай взял за привычку то тут, то там бросать в меня какие-нибудь предметы, когда я сосредоточена на чём-то другом. Пару раз в меня прилетали снежки на пробежке, палки и даже небольшой камень.

Я же уже говорила, что у меня две шишки?

По словам Елая, я должна их слышать, чувствовать, видеть, ощущать затылком…

Он бросает в меня имитированные мортэмы из деревяшек, перечницу, кружки и ложки. Слава Богам, не дошёл ещё до ножей, но что-то мне подсказывает, что подобное не за горами. Он заставляет меня каждое утро и вечер пробегать вокруг озера, не желая ничего слышать про сугробы и лёд, принуждает каждый день отжиматься, подтягиваться и заниматься с гантелями, и это всё на фоне того, что по несколько раз на дню меня поджидают внезапные нападения: когда мы спускаемся в подвал, когда я отжимаюсь или иду попить воды — и при этом всём я до сих пор не могу нормально отразить хоть одно. И Елай не забывает мне напоминать об этом при каждом удобном случае.

Как сейчас.

— Это не серьёзно, — обречённо вздыхает он, когда в очередной раз застигает меня врасплох, а я взвизгиваю и, запинаясь, падаю вместо того, чтобы успеть перепрыгнуть его неожиданную подсечку.

Я расстилаюсь прямо на заснеженных ступенях крыльца, морщась, когда чувствую, что за шиворот попадает горсть снега.

Елай не помогает мне подняться, он с хмурым видом спускается и проходит несколько метров, прежде чем повернуться и сказать:

— Нам требуется переиграть весь план, — его голос мрачный и задумчивый, словно он тут же начинает продумывать, что нужно изменить.

Я осторожно поднимаюсь, чтобы ненароком не поскользнуться снова, потирая ушибленное бедро и не отрывая взгляда от голубоглазого. Он и вправду очень озадачен.

— Почему? — не понимаю я, что могло такого произойти, чтобы понадобилось переигрывать план.

Елай мрачнеет ещё сильнее, когда обрушивает на меня:

— Ты не пойдёшь с нами.

Сожаление? Да ни черта его нет в этом ледяном голосе.

— Что, прости?

Нет, я всё хорошо расслышала, просто даю этому умнику шанс, чтобы он хорошо подумал. Пользуется ли он им?

— Ой, да перестань, — и это он ещё смеет возмущаться. — Давай посмотрим правде в глаза, да ты хороша в спарринге, когда идёт тренировочный бой, явно будешь быстрее и сильнее человека, но гибрида? Увернёшься от пули? Услышишь, что в тебя вообще выстрелили? — голос Елая звучит так зло, когда он кидает один за другим вопросы, словно в чём-то меня обвиняет. — Мы ошиблись, когда подумали, что сможем тебя подтянуть, но за нашими спинами годы тренировок, а из тебя мы хотим сделать первоклассного убийцу за несколько недель.

Он смотрит на меня с этакой жалостью, словно ему неудобно было признаться, и во мне поднимается неописуемо горячий гнев.

Быть того не может, я только что, можно сказать, освободилась от одного надзирателя, чтобы тут же попасть к другому.

— А тебе то какая разница, что там со мной будет? — с резкостью спрашиваю я и вздрагиваю от сочащейся злости в моём голосе, но ничуть не сбавляю обороты, потому что слушаться его точно не буду и собираюсь ему это доказать. — Кого-кого, но тебя точно не должно заботить, кто провалиться, а кто — нет, кто выберется оттуда живым, а кто — умрёт. Главное, чтобы ты попал туда, а всё остальное уж точно не твои проблемы. Разве не это было твоим планом?

Уму непостижимо, что я использую слова Алека, что это я обвиняю Елая, когда всё время защищала его, но то, что он мне сказал, это как удар в спину, после того, как я, жертвуя даже отношениями, не раскрывала его планы. И вот он подставляет меня, и при этом ещё и выглядит так, будто я его задела словами.

— Это здесь не причём, — отвечает Елай, стараясь говорить ровно и мягко, хотя я вижу, как сжимаются его руки в кулаки, словно он с чем-то борется. — Я не отступаю от плана, я твою жизнь пытаюсь спасти.

Что? Я не могу воздержаться от ошеломлённого смешка.

— Вот это спасибо, — бросаю, качая головой и продолжая посмеиваться.

Елай прикрывает глаза, ему точно не смешно, такое ощущение, что ему как раз-таки очень трудно.

— Ты не понимаешь.

— Так объясни? — тут же ощетиниваюсь я.

Но ответом служит молчание, Елай долго и упорно смотрит на меня, раздумывая о чём-то серьёзном, а потом он просто качает головой.