если бы у нее был шанс убить Эску. Я видел жестокость Смерти. То, как она бессердечно ослепила Йорина, ее безжалостное использование порталоманта. Он все еще не пришел в себя, несмотря на то что Источник больше не находится у него в животе. Он на ранней стадии отторжения Источника, его разум разбросан по дюжине мест, и в его глазах я вижу каждое из них так же ясно, как тогда, когда я был там. Я не думаю, что Смерть понимала, какой опасности она подвергла всех нас, так сильно нажимая на порталоманта. Мы все могли запросто потеряться в пространстве между порталами, или, сделав последний шаг, могли оказаться в Джанторроу, откуда начали. Что еще хуже, мы могли оказаться разбросанными по всему миру. Интересно, стоит ли мне рассказывать ей, насколько опасны порталы, особенно когда Хранитель Источников так близок к отторжению?

Я должен это записать. Я должен изложить свои мысли на бумаге. Высказывание мысли или ее запись каким-то образом делают ее более содержательной, а я не могу говорить. Я думаю, что, возможно, мне придется сжечь лист после того, как я его испишу. Мне нужно увидеть эти слова, но я не могу позволить, чтобы их увидел кто-нибудь еще. Не раньше, чем я узнаю, что они означают.

Источник биомантии что-то со мной сделал. Он пробыл у меня недолго. Смерть все это время стояла надо мной, наблюдая, как я удаляю раздавленный металл с кожи Уркола и заставляю плоть под ним заживать. Я мало что мог сделать с ожогами, но они недостаточно серьезны и со временем заживут. Биомантия может исцелять плоть, уничтожать болезни, но раны оставляют шрамы, и у Уркола их будет много. Я не знаю, как он вообще продержался так долго. Он был почти в центре того огненного потока, который выпустила Эска. У него было несколько ран, с которыми я ничего не мог поделать без хирургических инструментов и помощи команды врачей. Металл его нагрудника на левой стороне груди был нагрет до такой степени, что сплавился с плотью под ним. Снятие нагрудника вполне могло его убить. Я сделал все, что мог, и он жив. Он будет жить. Но, учитывая степень его травм, я не уверен, что спасение его жизни было добрым поступком.

Но это все, что я сделал с помощью Источника, а не то, что он сделал со мной. Вот уже несколько месяцев я постепенно вспоминаю то время, когда мы с Эской слишком глубоко копались в тайнах академии. В том, чего нам не следовало видеть. Дверной проем, черный, как ночь, с неровным желтым светом, пробивающимся из-под него. Звуки внутри, животные, гремящие клетками, отчаянная мольба, исходящая от голоса, больше не похожего на голос землянина. И каждый раз, когда мы подходили к этой двери, в голове у меня становилось пусто, как будто я терял сознание. Как будто воспоминаний просто не было. Я знаю, как это было сделано. Мастер демономантии, значительно более сильный, чем Эска, изменил наши воспоминания. Эска всегда была сосредоточена на Другом Мире, на том, что могла принести демономантия. Но эта магия — нечто большее, чем просто мост между двумя мирами, это сила контроля, способность отдавать приказы любым созданиям. Нам было приказано забыть о том, что находилось за этой дверью. Что мы видели и что с нами случилось. Нам было приказано забыть правду, погребенную под стенами академии. И мы забыли. Оба. Эска не знает, я уверен в этом. Потому что, если бы она знала, она бы его не простила. Она бы охотилась за принцем Лораном до края света.

Я был напуган. Более чем напуган. Я был в ужасе. Я бы повернулся и убежал, если бы Эска не решила раскрыть все секреты академии. Еще одно ужасное приключение, в которое она меня втянула. Дверь была не заперта, и Эска медленно приоткрыла ее, не обращая внимания на то, что могло находиться за ней. Тусклый желтый свет висячего фонаря отбрасывал длинные тени, а по обе стороны от двери стояли клетки. Прочные конструкции из кованого железа, предназначенные для содержания монстров. Они выстроились вдоль стен по обе стороны от двери, создавая коридор из зверей в клетках. Только не все они были зверями.

Я узнал некоторых из них. Там были две коренные гончие, самец и самка, посаженные в клетки рядом друг с другом, но разделенные решетками. Самец лежал на холодном камне и мяукал. Его лапы подергивались, а чешуя на спине была тускло-серой. Он проходил через линьку, пытаясь избавиться от омертвевшей кожи, но у него не было сил избавиться от нее. Самка, рыча, жевала прутья решетки плоскими зубами, предназначенными для измельчения травы. На это было больно смотреть, но это было наименьшим проявлением жестокого обращения. Эска хотела выпустить зверей на свободу. Она подбежала и подергала дверцы клеток, но даже взрослый мужчина размером с Уркола не смог бы открыть их без ключа, а мы были всего лишь детьми. Там был теленок аббана, самка с облезлой шерстью и только начинающими расти рогами. Она беззвучно наблюдала, как мы проходим мимо, прищуренные глаза были такими печальными, что на них было больно смотреть.

Чем дальше мы продвигались, тем ужаснее становились условия содержания. Некоторые животные явно содержались там долгое время. Некоторые все еще бесновались в вольерах, рычали на нас, когда мы проходили мимо, и гремели дверцами клеток. Одно существо, по виду почти землянин, но с длинными волосатыми руками и пастью, полной клацающих зазубренных зубов, потянулось к нам, едва не схватив Эску за юбку. Его глаза превратились в черные, как смоль, бездонные провалы, и оно билось о прутья решетки, отчаянно пытаясь дотянуться до нас. Я попытался оттащить Эску назад, но она всегда была падающая скала — неуклонна и бесстрашна. Она шла вперед, минуя все новые и новые клетки. Все больше и больше зверей.

Там было много существ, которых я не знал, но знала Эска. Например, в одной клетке была молодая харкская гончая из Другого Мира. Острые шипы на ее спине и лапах ощетинились, когда мы приблизились, а морда превратилась в искривленную массу костей и зубов, как будто ее плоть просто не могла растянуться настолько, чтобы их прикрыть. Почему в Другом Мире все выглядит как кошмар, обретший форму? Я забыл, как все они назывались. Я перестал пытаться запомнить, хотя Эска продолжала давать им названия. Ее всегда привлекали существа из этого мира, но я всегда испытывал к ним отвращение. Они