– Это долгая история.

– Ты, должно быть, сильно волнуешься?

Олли старался придать своему голосу оттенок равнодушия, нобезуспешно. В нем звучали гнев, печаль, обида и любовь, которая бы все равно неугасла, как бы Оливер ни силился ее убить.

– За последнее время много всего произошло, – пыталасьобъяснить Шарлотта. Минувшие несколько недель были для нее адом, но она этогоне сказала. По его глазам она видела, что опоздала и приехала зря.

– Хочешь чашку кофе? – предложил Олли. С одной стороны,ему хотелось, чтобы Чарли ушла и оставила его снова наедине с печалью, но, сдругой стороны, хотелось, чтобы она осталась. Навсегда.

Она посмотрела на него долгим взглядом, взглядом женщины,которая заплатила дорогую цену за свой поступок. А потом очень тихо произнесла:

– Олли, я на Бродвей не еду.

– Не едешь?!

Оливера словно поразило громом. Что она имеет в виду? Она жесказала тогда. А потом в теленовостях и в газетах сообщали. Что изменилось?Когда и почему?

– Нет, не еду. Я остаюсь и буду сниматься здесь всериале.

– Они не согласились расторгнуть контракт?

– Согласились, но...

Олли, ошарашенный, ждал конца истории.

– ...я решила, что уезжать будет нехорошо.

– Для твоей карьеры?

– Для нас. Хотя я думаю, что уже опоздала. Но моепрежнее решение было неправильным, и я это наконец поняла. Я постоянноговорила, как много для меня значат брак и семья, а потом захотела все броситьи убежать, не обращая внимания на то, как всем от этого больно: и тебе, и мне,и детям. Это была ошибка. Отвергать любимого человека – такую цену я не смоглабы заплатить даже за роль на Бродвее. Поэтому я отказалась. И даже еслиокажется, что я потеряла вас безвозвратно, об отказе жалеть не буду, зная, чтопоступила правильно. – Шарлотта горько улыбнулась. – Как только я изменилапланы, мне сразу стало легче.

Оливер в недоумении смотрел на нее, потом усмехнулся:

– Они, наверное, пришли в ярость.

– О да, – подтвердила Чарли с улыбкой. – Я думаю, теперьна Бродвее можно поставить крест. Но телекомпания меня любит. – И добавила: – Ябоялась, Олли, тебе звонить.

– Почему?

– Потому что я тебя так обидела. То собираюсь тебябросить и улететь в Нью-Йорк, то прихожу и говорю, что все о'кей. Я не имела праватак с тобой поступать. Вот это и написано в записке. Я решила, что надо тебесообщить, пока ты не прочтешь где-нибудь сам, и посчитала, что если ты захочешьотозваться, то отзовешься. Но вообще-то надежд у меня почти не было.

Она говорила это таким тоном, будто ничего уже от него неждала и намеревалась горевать о своем поступке до конца жизни.

Олли пытался уяснить себе все сказанное, и вдруг Чарли,словно желая разрядить атмосферу, оглядела кухню и, не увидев клетку сосвинкой, спросила:

– Кстати, а как поживает мой тезка?

Олли усмехнулся, чувствуя, что многопудовый груз свалился сего плеч:

– На время отсутствия Сэма сослан в гараж, шуму от этоймаленькой твари слишком много. У меня и так со сном нелады, чтобы еще слушать,как он забавляется.

– Я тоже все это время мучилась бессонницей. Неплохо явсе понапутала, а, Олли? – спросила она тихим, грустным голосом.

' Оливер кивнул:

– Возможно. – И слегка ей улыбнулся. – Может быть... аможет, и нет. В жизни важен окончательный поступок. Все мы делаем ошибки.

Они продолжали неловко стоять на кухне, их глаза выражалиболь, опасение, напряжение – ведь решалась их судьба. Так много можно былопотерять... и так много выиграть. Все зависело теперь от него.

– Я по тебе скучала, Олли. И буду скучать долго-долго,если ты меня не простишь.

Она настолько его любила, что пришла просить прощения.

– Каждый день я хотела тебе позвонить... илиприехать... чтобы сказать, что сожалею... что была круглая дура... чтоошиблась, считая пьесу на Бродвее важнее тебя. Я поступила мерзко, хоть потом иодумалась.

– Ты поступила честно, – поправил ее Олли. – Именноэтого тебе всегда хотелось. И ты, Чарли, имела на это право.

– Ты для меня был важнее. Я просто до конца этого непонимала, пока не потеряла тебя. Но потом было уже поздно.

Глядя в его глаза, Шарлотта подумала было, что приехаланапрасно, но Оливер с тем же странным выражением лица медленно приблизился кней.

– Кто тебе это сказал? – прошептал он и привлек ее ксебе. – Кто тебе сказал, что было поздно? И кто говорит, что ты ошибалась, а ябыл прав? Я себе тысячу раз говорил, что мог бы переехать с тобой обратно вНью-Йорк, что мы могли бы поселиться в моем доме в Перчесе. Какое я имел правостановиться на твоем пути?

– Ты имел полное право... Тебе надо думать и о твоихдетях. А я думала только о себе.

– А теперь?

Олли говорил с трудом. Он все так же сильно ее любил, иснова стоять с ней рядом было для него мукой.

– Я тебя, Олли, так сильно люблю.

Чарли словно легонько выдохнула эти слова, и тогда онмедленно поцеловал ее. Только это он и хотел услышать, только это егоинтересовало, только ради этого он жил с тех пор, как расстался с ней.

– Я тебя тоже люблю... Ты не представляешь, как я потебе тосковал. Думал, что с ума сойду...

– И я думала.

Она вдруг улыбнулась, а Олли подхватил ее и понес по дому.

– Куда ты меня тащишь? – смеялась Шарлотта. Она сновабыла счастлива. Любимый обнимал ее, он не сердился на нее и был также удрученразрывом. Слава Богу, что она отказалась от Бродвея. – Что ты делаешь?

Он торжественно шагал по лестнице в направлении своейспальни.

– Несу тебя в свою кровать, там тебе место, пока ненаучишься себя вести... чертова знаменитость... Больше ты мне такой фокус невыкинешь!

Олли, бранясь, пронес ее в дверь. Шарлотта смеялась – егоглаза снова были такими теплыми и счастливыми.

– Олли, прости меня...

Он продолжал держать ее в объятиях, словно действительно нежелал больше отпускать.

– Не надо. Я тоже был круглым дураком.

– А теперь?

Оливер уложил ее на кровать.

– По-моему, мы оба дураки и достойны друг друга, –Шарлотта улыбнулась и протянула к нему руки.

Это был сказочный уик-энд: все четыре дня они провелипреимущественно в постели. Дети по возвращении нашли ее на кухне босой, вджинсах и отцовской футболке. Сара ехала прямо в аэропорт и зашла только наминутку, проститься с Оливером, ее заинтриговала взъерошенная, счастливаяособа, занятая стряпней.