…из записок пана Неуша, натуралиста-любителя и человека, необремененного личным счастьем.

Пан Штефан же, напротив, во снах маялся.

Бежал, бодро перепрыгивая с кочки на кочку, а за ним, подхвативши кружевные юбки, скакала вдовица, крича:

— Стой, поганец!

В руке у нее был зонт, которым панна Цецилия размахивала, что копьецом, а в другой — букет флердоранжа.

— Нет, не уйдешь! — она приостановилась, чтобы упомянутый зонт метнуть. — Вдовой ты меня взял, вдовой и оставишь!

Пан Штефан присел, уклоняясь от зонта, и проснулся.

Он схватился за сердце, которое стучало, что сумасшедшее. И ныло. И боль отдавала в лопатку, что было вовсе дурным уж признаком.

Холодный пот.

Влажная вялая кожа…

И острое чувство беспокойства. Руку обожгло болью и на тыльной стороне запястья черной вишней набрякла метка.

Как не вовремя.

Пан Штефан метку потер — зудела, паскудина, — и сполз с постели. Огляделся. Прислушался.

Тихо.

Темень за окном непроглядная. И тюремщица его, женой будущей возалкавшая быть, спит сном глубоким. И кот ее тоже куда-то подевался. И разум подсказывал, что сие — весьма даже благоразумно. Метка меткою, но не обязанный пан Штефан по первому зову являться.

О том договоренности не было.

Однако…

Он огляделся. И вспыхнул вдруг в душе гнев, коего прежде пан Штефан лишен был. Смирившийся, он вдруг сам себе показался смешным и ничтожным. Всю-то сознательную жизнь он провел, избегая ссор… и может, оно и правильно, но…

В приступе вольнодумства, от которого беспокойное сердце застучало еще быстрей, а на губах появилась характерная горечь, пан Штефан оделся. Облачался он спешно, но все ж заметил, что костюм его чист и хорошо пахнет, а в шкафу появились свежие рубашки.

Спускался он на цыпочках.

И тросточку прихватил. И сундук с инструментами… и внизу вновь остановился, прислушался. Нет, тихо… разве что храп невестушки его доносится…

А туфли не убрала, стоят, поблескивают, аки новые…

…а может, и вправду…

…никто никогда еще не проявлял этакой от заботы о пане Штефане. И пусть невестушка нравом не кротка, не так молода и не сказать, чтоб красотой одарена сверхмеры, но так что ему с той красоты? Кому, как не пану Штефану, перевидавшему не одну сотню тел, знать, сколь скоротечен женский век?

Он дал себе зарок подумать.

После.

Метка зудела вовсе нестерпимо. И удивительно, что он, человек в высшей степени благоразумный, позволил связать себя кровью.

Ах, до чего разумными казались прежние доводы…

…и деньги нужны были.

…для книги его.

…для работы, про которую никто не знает и вряд ли дознается. Всем-то тут, в захолустье этом, мнится, что пан Штефан — личность ничтожная, никчемная, исчезни он и не сразу спохватятся…

На улице дождило. И он пожалел, что не догадался взять зонт, однако ж не возвращаться за ним. Пан Штефан поднял воротник пальтеца, силясь хоть так защититься от пронизывающего ветра. Этак бы самому не простудиться…

…теплая постель.

…чай на малиновых веточках. Липовый мед, который панна Цецилия привозила с собственной пасеки.

…пышные куличи.

…булки маковые, они отменными выходили, пусть прежде пану Штефану не доставались.

И захотелось вдруг плюнуть на все, вернуться в дом, прокрасться в комнату свою и там, укрывшись пуховым одеялом, ждать утра…

Нет.

Пан Штефан так поступит, но сперва избавится от метки. Конечно, навряд ли его партнер обрадуется, но у пана Штефана найдется, чем его убедить. И вздернувши подбородок — по тощей шее тотчас полоснуло ветром — он расправил плечи.

Именно.

Он взрослый человек и не позволит…

…идти пришлось долго. Пан Штефан свернул на боковую улочку, а с нее — на другую, с каждым поворотом удаляясь от центра. Стало темней. Здесь дома были лишены всякой благообразности. Они липли друг к другу то ли в страхе, то ли в неспособности стоять самостоятельно.

Люди…

Нет, люди тут были. Пану Штефану случалось прогуливаться по сим улочкам и днем, и вечером, и его, можно сказать, тут знали. Не то, что почитали за своего, но памятуя о некоторых… моментах первого знакомства, предпочитали не связываться.

А потому тип, заступивший дорогу, стал некоторой неожиданностью.

— Куды прешь? — поинтересовался прохожий с любезностью человека, правую руку которого несколько отягощал кистень.

— К другу, — пан Штефан вытащил бумажный сверток. — И был бы вам весьма благодарен, если бы вы позволили мне пройти…

Тип хохотнул.

И крякнув, кистенем по стеночке ближайшего дома ударил. Этак, стало быть, намекая на нехорошее. Пан Штефан поправил сползшие было очочки и предупредил:

— Если вы настаиваете, то я вынужден буду применить меры…

Кистень вспорол воздух рядом с головой, что было вовсе уж невежливо, и пан Штефан решился. Он кинул сверток под ноги столь невежливой особе, верно, из пришлых, если оная особа с паном Штефаном не знакома, и отступил.

Громила же сделал шаг и, само собой, раздавил своею лапищею сверток.

Сперва-то ничего не произошло. Сердце даже дрогнуло, а ну как повыветрилось заклятье? Но нет. Мгновенье, и из раздавленного свертка пополз черный дым. Он, стелющийся по земле, обрел вдруг плотность. Взметнулись щупальца, облепив ногу громилы.

Сдавили.

— Что за… — тот остановился. Сошлись над переносицею брови, тяжелые, низкие. Рот приоткрылся. Отвисла нижняя губа. И вид у громилы сделался одновременно и обиженный, и растерянный. Он попытался было стряхнуть темную тварь, сплетенную уже не из дыма, а будто бы из спутанных женских волос. Но сидела та крепко, впиваясь в тело незадачливого бандита всеми щупальцами.

И человек закричал, тоненько, испуганно… а спустя секунду и рухнул, вытянулся предсмертною судорогой.

— Я ведь предупреждал, — назидательно промолвил пан Штефан, присевши рядом с телом. Он приподнял веки, проверяя реакцию зрачка.

Глубокий паралич.

И не пройдет часа, как сменится оный паралич естественной смертью… сердце не выдержит. Или легкие откажут? Главное, что к тому времени, как проклятье рассыплется прахом, громила будет мертв… а после… после пойди-ка, докажи, отчего умер.

Пан Штефан поднялся.

Огляделся.

…а удачно получилось. Прямо за поворотом нужный дом… и конечно, сам пан Штефан вряд ли управится, но вот если с партнером. Тот, само собой, будет недоволен. Лишнее внимание… с другой стороны было бы преступным позволить столь замечательному материалу пропасть.