– Майкл, ваш прадед пострадал за своего японского друга. И в монастыре скрывался, насколько я понял, по его же милости. А что же этот японец? Так и бросил в России своего друга и спасителя?

– В те времена у мужчин были свои понятия о чести. Я много раз читал мемуарные записки своего прадеда и сделал вывод о том, что он не пожелал быть постоянным живым напоминанием господину Эномото об оказанной ему услуге. Как бы там ни было, он не уехал и весьма успешно применял свои способности в борьбе со шпионажем. А потом на моего предка началась самая настоящая охота. К тому же его опознали старые товарищи по полку. И Архипов, чтобы не терять ценного контрразведчика, направил его сначала в Иркутск – там перед Русско-японской войной 1904–05 годов действовала мощная японская резидентура. А позднее прадед получил задание перебраться и в саму Японию[26]. Там он прожил больше десяти лет, женился – кстати говоря, на немке – обзавелся наследником, моим дедом. Потом в России произошел революционный переворот. Связь с резидентурой была утеряна. А потом прадеда и его малолетнего сына взяла в оборот японская контрразведка: к ней попала часть архивных дел Генштаба Русской армии, вывезенных кем-то из России. В том числе было вывезено и продано японцам досье моего прадеда. Его не расстреляли только потому, что на Дальнем Востоке и в Маньчжурии начиналась очень интересная для Японии заварушка. Прадед получил предложение, от которого не мог отказаться, и стал агентом японских спецслужб в Харбине и Шанхае. За ним даже сохранили агентурную кличку Агасфер, присвоенную ему еще в Санкт-Петербурге, – невесело усмехнулся Берг.

– Агасфер? – переспросил Алдошин. – Не слишком почетная кличка для успешного агента, насколько я знаю Священное писание.

– Знаете, Михаил, меня тоже одно время это задевало, – признался Берг. – Задевало до тех пор, пока я не ознакомился со второй, не слишком распространенной версией этого библейского персонажа. Впрочем, сейчас не об этом речь. Понимаете, в Китае и Маньчжурии мой предок был в страшно неопределенном положении. Он дважды, по сути, присягал русскому монаршему дому Романовых – но служить России не мог, ибо царя уже не было. И Японии он служить не мог в силу своих убеждений – ибо Япония и в первые послереволюционные годы, и позже – беззастенчиво вывозила из России многие тонны золота. Пользуясь хаосом и послевоенной неразберихой, японские банки оставляли у себя русские капиталы. Русские голодали – и никому до этого не было дела. Мой прадед, а позже и дед не могли участвовать в этом беззастенчивом грабеже по идейным соображениям. Они, конечно, создавали видимость активной работы в этом направлении, но на самом деле больше мешали, нежели помогали Японии грабить Россию. Когда-нибудь, Михаил, я смогу рассказать вам про аферу небезызвестного вам Блюхера и золотую казну барона Унгерна: мой дед был непосредственным действующим лицом этих авантюр[27].

– Стало быть, вы, Майкл, все-таки разведчик! – усмехнулся Алдошин. – Причем, насколько я понимаю, в четвертом поколении. Потомственный, так сказать!

– Не говорите глупостей, Михаил! – отмахнулся Берг. – Где это вы слышали, чтобы потомственные шпионы рассказывали свои биографии первым встречным?! Дед и прадед – да, тут не поспоришь. А вот отец от этого «семейного дела» уже практически отошел. Он родился в 1926 году, в Китае. Дед, надо сказать, уже был в возрасте. Спецслужбы уже потеряли к деду профессиональный интерес, а отец, которого привезли в Японию в двенадцать лет, был слишком мал для шпиона, согласитесь… Дед перед самой Второй мировой войной открыл какое-то консультационное бюро с детективным, надо признать, уклоном. Но во время войны бюро захирело без работы. Последнее «шпионское», если можно его так назвать, дело моего деда относится к 1946 году. И вы про это знаете, Михаил!

– Откуда же мне знать про ваши семейные дела!

– В январе 1946 года с аэродрома Ацуги взлетел небезызвестный вам «грумман» с национальным достоянием Японии на борту…

– Вот оно что…

– Но «грумман» пропал. Во всяком случае, на много лет…

– Очень поучительно и познавательно, Майкл! – помолчав, отреагировал Алдошин. – Но кое-какие концы в вашем рассказе все-таки не вяжутся! Вы упомянули, что еще ваш отец сошел со «шпионской стези». А уж вы – тем более верно? Тогда почему же, не дайте дураком помереть, вы принимаете активное участие в поисках и пропавшего самолета, и самого ценного груза? Вы передали мне медальон погибшего летчика. Сделали верную подсказку насчет места захоронения клада. А нынче вы выводите меня на Самсонова! И кстати, так до сих пор и не сказав – для чего? Почему я должен вам верить?

– А вам не кажется, Михаил, что я легко мог скрыть от вас семейные подробности своей династии? Тогда у вас вряд ли возникли бы подозрения и насчет меня, разве не так?

– Тогда рассказывайте уж все до конца, – вздохнул Алдошин.

– Попробую. Вам не кажется, Михаил, что у меня могут быть веские семейные, если хотите, причины не желать возвращения сокровища японского императора на их историческую родину?

Алдошин с изумлением воззрился на собеседника, словно силясь понять – не розыгрыш ли это?

– Чтобы гражданин Японии не желал возвращения на историческую родину национального символа своей страны? Вот это «патриотизм»! Уж не на доктора ли Ризенталя решили поработать, Майкл?

– Вот и наша гостиница в польском фольварке, – Берг остановился. – Посмотрите, какой отсюда замечательный вид на поле Грюнвальдской битвы! Между прочим, здешним обитателям дают огромные деньги и за кусок земли, и за само поместье. Давайте посидим немного прямо на траве – сейчас здесь начнется суета со вселением, обустройством… А договорить мы не успели. Вы заподозрили меня в том, что я, не желая возвращения в Японию национальной реликвии, желаю поработать на доктора Ризенталя…

– Извините, я просто удивился вашему откровению, Майкл…

– Да, коллекция древних мечей многих поколений японских воинов и полководцев является символом нации. Однако, хочу заметить, что самурайский дух, дух воина – весьма опасная штука, Михаил! Особенно если этот символ легко становится своего рода камертоном настроя всего общества. Я историк, и кому, как не мне, знать это! Мы исторически – очень воинственная нация, Михаил… Вот видите – я, немец по крови, русский по духу и воспитанию – не отделяю себя от японского народа. Я всю жизнь прожил в этой стране, похоронил в ее земле самых близких мне людей. И может быть, именно поэтому считаю себя тоже в какой-то мере ответственным за будущее Японии. Нам нельзя иметь – во всяком случае, иметь близко, на расстоянии протянутой руки – никаких воинственных символов, будящих в народе дух завоевателя. Не знаю, поймете ли вы меня, Михаил…

– Кажется, понимаю…

– И последнее, что я хотел вам сказать. В январе 1946 года, буквально накануне акта передачи коллекции императора американцам, японская спецслужба в последний раз обратилась к моему отцу с некоей просьбой. Нет, боже упаси, не воспрепятствовать передаче! Как бы вам сказать… Скорее всего, поучаствовать в подмене того, что должны были получить американцы. Отец долго сомневался. Во-первых, потому, что это выглядело как задание спецслужб Японии. Ему долго «выкручивали руки», напоминая о старых грехах, грозя лишить гражданства и вышвырнуть из страны всю его семью. В конце концов, он согласился, поставив условием то, что кто-то из императорской семьи самолично объяснит ему причину передачи американцам священной коллекции. И ему устроили встречу с… с одним из самых авторитетных членов императорского дома. Я не называю его имя, хотя оно есть в мемуарах отца. Сейчас вы поймете, Михаил – почему я не называю имя.