— Очевидно, они стали невольными свидетелями того, какготовилось убийство. Если вы помните, стол, на котором находилась бутылка…Предположительно с цианидом.., так вот, стол этот стоит вплотную к окну. Яспециально выходил на улицу и исследовал снег возле окна. Он вытоптан, и на немосталось множество следов и окурки, из чего легко сделать вывод, что покойныеДоржо и Дугаржап некоторое время простояли возле окна и увидели то, что недолжны были видеть. Допускаю, что сами они могли и не придать значенияпроисходящему на кухне. Но наш изворотливый убийца, заметив их, сразу жесмекнул, что, когда преступление станет свершившимся фактом и начнутся допросысвидетелей, Доржо и Дугаржап могут дать бесценные сведения. Они сообщаткомпетентным органам о том, кого видели за окном, и тем самым точно укажут наубийцу…

Я слушала Чижа, раскрыв рот. И дело было даже не в том, чтозвонил он складно. А в том, что все заслуги по исследованию снега у окна онприсвоил себе! Как будто меня там и близко не было, как будто не я прикрывалаего тылы, когда собаки гнались за нами по пятам! Как будто не он целовал меня впропахшей убийством кухне!.. Ловкий сукин сын, нечего сказать!

— Теперь о временном факторе, — продолжал витийствоватьЧиж. — Временной фактор имеет в нашем случае решающее значение. Я сказал онескольких минутах… Возможно, я неточно выразился. Решающими могли стать неминуты, а секунды. Убийца, с которым мы имеем дело, не просто умный ихладнокровный человек. Это человек, обладающий недюжинным математическим умом итаким же недюжинным поэтическим воображением. Он вынашивал план убийства АглаиКанунниковой давно. Более того, он угрожал ей! За несколько месяцев досегодняшнего рокового вечера. Но об этом вам лучше расскажет Алиса, личныйсекретарь покойной. Прошу!

Я бросила на Чижа испепеляющий взгляд. Гнусный придаток квидеокамере решил сдать меня с потрохами! Эпистолярно-цветочная эпопея, которуюя холила и лелеяла, которую кормила с ложечки в надежде передать ееправоохранительным органам крепенькой и здоровенькой, —эпистолярно-цветочная эпопея должна быть озвучена! Да еще в присутствии убийцы,который сам ее и затеял! И которому принадлежит жесткая и полная конкретикифраза “БОЙСЯ ЦВЕТОВ, СУКА!”.

— Ну, что же вы, Алиса! — подбодрили менядамы. — Рассказывайте!

Семь пар глаз уставились на меня с живым любопытством. Носмотреть в эти глаза мне не хотелось. За их блеском, за их радужной оболочкой,в прозрачном садке глазного дна, отфыркиваясь, отплевываясь и поигрываяплавниками, и сейчас резвился убийца. До него было рукой подать, и никто большене стоял между нами. Аглая, до сих пор защищавшая меня своим беспечным детскимбезрассудством, умерла.

Она умерла. Она была мертва. И Доржо с Дугаржапом тоже былимертвы. Невинные круглолицые пьянчужки, вся вина которых заключалась в том, чтоони увидели чуть больше, чем должны были увидеть. Но может статься, что они невидели ничего, и тогда смерть их не только нелепа, но и несправедлива! Кто дастгарантию, что меня не ждет та же участь?..

— Мы вас внимательно слушаем!

Они действительно сгорали от нетерпения, и я решилась.Привязав свой страх к позвоночному столбу, я поведала о письме, в очередной разна бешеной скорости проехав мимо голосовавшего на обочине слова “сука!"

(употреблять его в контексте Аглаи мне снова не захотелось).И о цветах, служивших прямым продолжением письма. Но стоило мне толькоупомянуть о них, как жрица оранжерей Минна Майерлинг оживилась.

— Что это были за цветы, деточка? — добрымучительским голосом спросила она.

— Желтые гвоздики… Их приносили несколько раз. Асегодня… Уже здесь, в доме, Аглае подбросили цветок в комнату.

— Какой цветок?

— Он и сейчас у нее на груди. Приколот к вырезу… Япротестовала, но Аглая не стала даже слушать…

— Да-да, я обратила внимание… Вы знаете, что это зацветок?

— Честно говоря, до сегодняшнего дня я ничего подобногоне видела.

— Это камелия. Вам что-нибудь говорит термин “языкцветов”? — Минна, эта любительница носовых платков за восемнадцать тысячдолларов, начала теснить меня грудью, а я…

Я мысленно костерила себя на все лады! Ну, конечно же,именно я — я, а никто другой — проявила преступную халатность! Именно я, зная,что Аглае угрожают, ровнехонько сидела на своей заднице и даже непоинтересовалась историей предмета. И нельзя исключить, что все эти гепатитныегвоздички и малокровные камелии сказали бы мне больше, чем записка угрожающегосодержания!..

— Камелия — цветок, означающий внезапную смерть, милаямоя. Цветы камелии держатся на ветке недостаточно прочно, отсюда и их грустноеназначение. Что касается желтых гвоздик — это символ презрения. В цветах естьмасса нюансов, и нюансов не всегда удобных. Вереск может посочувствовать вашемуодиночеству, а гортензия — подчеркнет холодность. Опасайтесь анемонов — доброжелателине упустят случая напомнить вам о том, что вы страдаете неизлечимой болезнью… Яуже не говорю о базилике — у него печальная участь. Ненависть и отвращение, вотчто он означает!

До сих пор голос Минны убаюкивал меня, но при упоминаниибазилика сон как рукой сняло.'.. Черт возьми, Райнер-Вернер! Райнер-Вернер,отметивший свой первый приход к Аглае дурацким желтым пакетом с базиликом! Яинстинктивно повернула голову в сторону немца: полная безмятежность. Или он идумать забыл о базилике, или… Или удачно маскируется!

Впрочем, я тут же с негодованием отвергла эту мысль. Есликому и была невыгодна смерть Аглаи, то в первую очередь господину Рабенбауэру.Несмотря на легкомысленный презервативный эскорт, Райнер-Вернер былпрофессионалом, жаждавшим заполучить для перевода книги Канунниковой. Еесмерть, как ни крути, лишала Райнера куска детективного пирога. И вряд лиспособствовала росту его благосостояния, приправленного сосисками и тушенойкапустой. При хорошем раскладе немец мог затариться работой на год вперед,теперь же из безвременно погибшего канунниковского вымени не выдоить и каплисвободно конвертируемого молока. Нет, немец здесь ни при чем. Да и разве могутбыть кровожадными этот безволосый торс, и распухшие от собственнойзначительности мускулы, и бесхитростные икры, и.., и то, что до сих пор былоскрыто от меня — сначала за пеленой джинсовой ткани, а потом — за мягкимверблюжьим одеялом…

Неизвестно (вернее, хорошо известно), куда бы я забрела всвоих фантазиях, если бы не Чиж, который снова перехватил инициативу. Послемоей вяло откатанной обязательной программы наступила очередь его произвольной.

— Я не буду настаивать на том, что моя версия являетсяединственно верной, — начал Чиж. — Но она имеет право насуществование так же, как и все другие. В этой версии есть два ключевыхмомента: дверь, соединяющая оранжерею с кухней, и разбитая ваза.

— Что это еще за разбитая ваза? — спросилаСофья. — До сих пор речь шла только о разбитом бокале.