— На кухне мной был найден черепок от керамической вазы.Он и стал окончательным звеном, которое позволило восстановить всю цепочку.Сейчас я попытаюсь снова выстроить ее.

— Валяйте, — хихикнула Минна.

— Дуйте до горы! — хихикнула Tea.

— Вам подсобные рабочие не требуются? — хихикнулаСофья. — Мы тоже можем кирпичи класть. И получше вашего!

Пафос Чижа развеселил дам, хотя это была натужная веселость.

— Смелее, молодой человек! — хихикнули всетрое. — А мы вам поможем. Включим, так сказать, коллективный разум.

— Скорее уж коллективное безумие, — фыркнула Дарья.Она и не пыталась скрывать свое весьма ироничное отношение к сочинительницамтекстов.

— Итак, возьмем за точку отсчета момент, когда АглаяКанунникова разбила бокал. Кто-нибудь помнит этот момент? — От осознаниявеличия своей роли Чиж даже пустил петуха.

Судя по наступившей тишине, этот момент помнили. Идостаточно хорошо.

— Если он еще не стерся из вашей памяти, то попрошузанять места, на которых вас застало это событие.

Страстный призыв Чижа сделал свое дело: в зале началосьдвижение, которое — при известном полете воображения — можно было назватьброуновским. Оно проходило под лозунгом “Вас здесь не стояло”. Минна, Софья иTea принялись толкаться на одном пятачке — между камином и выходом в холл соружием. Они безошибочно выбрали самую дальнюю точку от Великого шелкового путиубийцы. Они не хотели иметь ничего общего с оранжереей, из которой убийцаотправился с караваном, груженным цианистым калием.

Места у камина было не так уж много, и дамы, сжав зубы исдвинув брови, по очереди выдавливали друг друга. Перевес был явно на сторонеМинны: стоило ей только повести грудью, как Tea и Софья оказывалисьотброшенными на несколько метров. После нескольких бесплодных попыток штурмакаминной высотки Tea взбунтовалась:

— Да что же это такое, дорогая Минна! Всем известно,что здесь, у камина, находилась я! Я, а не вы! Я озябла и грелась весь вечер!Всем известно, что во мне течет солнцелюбивая африканская кровь!

— Всем известно, что у меня — гайморит, —пробубнила Минна. — И мои носовые пазухи нуждаются в тепле. А где ещенайти тепло, как не возле камина!

— В оранжерее, — ехидно подсказала Софья. —Там как раз субтропический климат. Тем более что вы из нее не вылезали!

— Я не вылезала?

— Вы!

— Да я и была там пару раз, не больше! Две трубки завечер — это максимум, что я могу себе позволить! А вот вы — вы шмалили своипахитоски одну за другой! И уж если кто там и торчал весь вечер, так это вы!

— А не вы ли говорили, что вам хочется остаться в этойдивной оранжерее навсегда? Стать, так сказать, скромной лианой! Сассапарилем,плющом и этой.., как ее.., актинидией!

— Да-да, — подтвердила Tea. — Я тоже слышалапро актинидию. Вы очень громко и назойливо ей восхищались.

— И сейчас восхищаюсь. Но это дела не меняет. Я гораздореже курила трубку, чем вы — сигареты!..

— Зато дольше! — сразу же нашлась Софья. — Даеще призывали всех прогуляться под сенью пальм.

— Вот именно — всех. Я не стремилась уединиться.

— А зачем же тогда уединялись?

— Вы тоже уединялись!..

— Послушайте, фрау, — подал голос Райнер-Вернер,без всяких заморочек закрепившийся на простом и ясном месте возле шахматнойдоски. — Зачем же спорить? Зачем спорить, ведь у нас была видеокамера. Иоператор, который вел съемку. Странно, что герр Чиж до сих не показал намотснятый материал! Все вопросы отпали бы сами собой.

Безыскусные и такие здравомыслящие слова немца произвелиэффект разорвавшейся бомбы.

— Натюрлих! — пропела Дашка. — У нас же былавидеокамера!

— Была, — подтвердила Минна.

— Была, — подтвердила Tea.

— Была и есть, — заключила Софья. — Тогда очем мы спорим? Пусть молодой человек покажет нам отснятый материал.

Известие о собственном орудии труда застало Чижа врасплох.Он почему-то покраснел, побледнел и позеленел и сразу же стал похож на свойсобственный комплект светофильтров.

— Ну, не знаю… Я отснял довольно большой объем…Потребуется много времени, чтобы отсмотреть его…

— А разве мы куда-то торопимся? — Дашка поднялаброви. — Времени у нас вагон, судя по всему.

— Я хотел бы передать пленку следственным органам…

— До этих органов нужно еще добраться. К тому же высами говорили о следственном эксперименте. Камера в этом случае — простоподарок небес. Возможно, она поможет установить всю картину происшедшего.

— Не думаю.

— Да что с вами такое! — Дашка явно начала терятьтерпение. — Вы же так ратовали за истину! Всех здесь на уши поставили!

— Ну, хорошо. Я покажу… Если Ботболт поможет мне скассетами и телевизором. Хорошо…

..Ничего хорошего в пленке не оказалось. Это стало ясно надвадцатой минуте просмотра. Ажиотаж возле экрана сменился нервными смешками,затем настала очередь ехидных замечаний, затем — недоуменно поджатых ртов ивсеобщего холодного осуждения. А когда все повернулись к беспомощномуизображению спинами, судьба Пети Чижа была решена.

— Стыдно, молодой человек, — сказала Минна.

— И непрофессионально, — сказала Tea.

— Решать свои личные проблемы за счет общественной, какя полагаю, пленки — это просто наглость, — заключила Софья. — Кудасмотрит ваш режиссер?

Режиссер в данный момент просматривал антарктическиеалкогольные сны, но от этого не было легче — ни Чижу. Ни мне.

— Ты, я смотрю, пользуешься большим успехом. —Дашка даже потрепала меня по щеке. — Сначала немецкий орангутанг, теперьеще и эта отечественная мартышка… На месте орангутанга я оторвала бы мартышкехвост. Так беспардонно снимать чужую и к тому же почти замужнюю женщину! Навсех кадрах ты, только ты и снова ты. Очень красноречиво, ничего не скажешь.

Крыть было нечем, и я подавленно молчала. Увиденное потрясломеня не меньше, чем всех остальных. Дашка нисколько не преувеличивала — моесобственное, весьма скромное изображение перло из каждого кадра. Я в блеклыйфас, я — в незадавшийся профиль. Я пялюсь на кого-то, кто находится запределами объектива (судя по омерзительно-плотоядному выражению лица — наРайнера-Вернера). Я морщу нос, я дергаю мочку уха, я почесываю подбородок(хорошо, что не задницу!). Я улыбаюсь, я хмурюсь, я оттопыриваю губу, и я же еезакусываю. Во всем этом подглядывании было что-то гнусное, что-то непристойное —что-то, что роднило вполне невинную пленку с самой разнузданной порнографией.Той самой порнографией, под присмотром которой окочурились Доржо и Дугаржап.