— Теперь и ты попробуй!

Я нацеплял на крючок живца и забрасывал удилище в море. Оно сразу тяжелело в моих руках, и когда без чьего бы то ни было напоминания я вытягивал его, живой тунец падал в лодку и начинал биться. Взрослые рыбаки то и дело сосредоточенно вытягивали удочки, потом, снова нацепив на крючок живца, забрасывали их в море. Прошло, наверное, около часа, и настил весь покрылся рыбой, так что некуда было ступить. Скоро — может быть, потому, что весь косяк оказался выловленным — утренний лов закончился.

Все лодки, в том числе и наша, двинулись к побережью Сэмбон. Пока оба дяди работали веслами, молодые рыбаки сбрасывали рыбу с настилов на днище лодки и обмывали настилы в море. Затем расстелили на корме тонкую циновку и установили навес от солнца. К тому времени мы приблизились к берегу метров на пятьсот и, так же как и все остальные, стали на якорь. Парни-лодочники тут же вытянули со дна несколько рыбин и принялись делать из них намасу[42]. Настало время обеда.

Все выставили на расстеленную на корме циновку взятые с собой коробки с рисом и, нахваливая только что приготовленное намасу, принялись за еду. Но я ни к чему даже не притронулся. За час до этого меня уже раза два или три вырвало, так что все, что я съел на завтрак, оказалось в море, и я чувствовал себя ужасно. Скорчившись, я кое-как устроился под навесом, но вокруг так воняло рыбой, что я не мог дышать. Взрослые, наевшись до отвала, залезли под узкий навес и улеглись там вповалку, чтобы немного вздремнуть.

— Тебя укачало? — спросил меня дядя Санкити. — Ты просто еще не привык к морю. Поспи немного, тебе наверняка станет лучше. Вытянись, ляг как следует.

Я послушно вытянулся, но меня опять затошнило от запаха рыбы, и я не мог спокойно лежать. И тут я вспомнил, как недели три назад, когда во время урока естествознания я, помогая Масуде-сэнсэю, нагревал мензурку с жидкостью на спиртовке, она вдруг взорвалась и мне поранило указательный палец на правой руке. Сэнсэй тут же обработал рану и забинтовал палец, но боль была очень сильной. Тогда сэнсэй сказал:

— Забудь, что у тебя болит палец, думай о чем-нибудь другом, и тебе сразу станет легче.

Я стал сосредоточенно о чем-то думать, и боль действительно прошла. Вспомнив об этом теперь, я стал соображать, о чем бы таком мне подумать…

Дома от дяди Санкити я никогда не слышал ни слова, он был молчуном, и я избегал его, но сегодня, когда мы вместе работали веслом, мне показалось, что он что-то напевает вполголоса. Когда же, запасшись во внутренней бухте живцом для подкормки, мы выплыли в море, он вдруг заговорил со мной:

— Глянь-ка на Фудзи! Она сегодня такая спокойная и так хорошо видна, прямо как на ладони… Только внизу слева облака, но совсем чуть-чуть… Она дает нам знать, что сегодня день будет тихий и ясный. А облака означают, что, когда мы будем возвращаться, подует южный ветер, и можно будет отложить весла и просто поднять парус… Ты тоже многому научишься от Фудзи, когда станешь выходить в море. Ну, перво-наперво — погода… Я благодаря ей ни разу за всю свою жизнь не попадал в шторм в открытом море, и лодка у меня никогда не переворачивалась… Вот и ты гляди внимательно на Фудзи и примечай, запоминай, чему она тебя учит. Ну и я, конечно, что могу расскажу… Посмотри-ка, какая она большая и красивая, если смотреть с моря, правда?

Фудзи я видел каждый день, но никогда не любовался ею. Я вообще не обращал внимание на пейзажи вокруг. А тут впервые поднял глаза и взглянул на Фудзи. Отсюда, с моря, ее вершина, поднимающаяся над соснами, была величественно прекрасна. И эта Фудзи учит дядю Санкити угадывать погоду? Вот чудеса!

— А во время ночного лова она тоже говорит, что надо делать? — спросил я.

— Конечно. Во время вечернего лова я всегда, прежде чем сесть в лодку, смотрю на Фудзи с берега реки. Тогда она прямо над Дзямацу и уж так хороша — загляденье. Ты, может, не замечал, что по вечерам вся деревня собирается на берегу реки? Поболтать, а заодно обсудить предсказания Фудзи… Во время ночного лова надо глядеть в оба, а то и до беды недалеко: стоит зазеваться и проглядеть, к примеру, куда отклоняется пламя лампы на корме… Вот твой второй дядя, он в таких делах дока, как скажет «кончай, пора к берегу», тут, даже если полный штиль, я прекращаю лов и скорее назад. И ведь обязательно, едва успеем добраться до устья, откуда ни возьмись — ветер, дождь, волны огромные… Опоздавшие, случалось, и переворачивались у самого устья. Наши деревенские говорят, что жителей Крайнего дома (так называли наш дом) Бог бережет, и когда наша лодка прекращает лов, все тоже спешат к берегу, считается, что иначе можно попасть в беду. И в последнее время у нас в море действительно стало меньше несчастных случаев во время ночного лова… Может, и впрямь нас Бог бережет, но думаю, просто твой дядя знает секрет, как угадывать предсказания Фудзи по пламени огня в лампе…

Я и сейчас не перестаю удивляться. Когда мне было лет шесть, дядя Санкити с женой и годовалым младенцем переехал в дом деда для того, чтобы присматривать за престарелыми родителями. Потом у него родились еще две девочки, но дома я ни разу не слышал, чтобы он произнес хоть слово. И ни разу не видел, чтобы он разговаривал с женой или со своим сыном Тисаку. Он всегда молчал, всегда много работал и всегда был в хорошем расположении духа. И в то лето после пятого класса, когда, впервые взяв меня с собой в море, он стал разговаривать со мной как со взрослым, я был поражен до глубины души и с удовольствием ловил каждое его слово. Увидев, что меня одолела морская болезнь, он тоже не ругал меня, а, наоборот, ласково утешал, советовал прилечь отдохнуть, все, мол, и пройдет. Дед бы обязательно стал браниться. «Дурак, — набросился бы он на меня, — ни одной волны, а ты уже раскис. Вот возьму сейчас и выброшу в море». Мою детскую душу очень занимал вопрос, почему это дядя становится таким разговорчивым в море, а на суше все время молчит? Это было выше моего понимания. В конце концов я пришел к выводу, что таков, вероятно, местный обычай… Через час я поднял голову и, посмотрев на Фудзи, глубоко вздохнул. Она зеленела еще ярче, чем утром, легкие облака и те исчезли. «Интересно, что хочет сказать мне Фудзи теперь?» — серьезно подумал я, глядя на гору. Да, именно с того момента Фудзи стала то ли Учителем моим, то ли другом и оставалась им всю мою жизнь, но в то время я еще не осознавал этого, я слишком плохо себя чувствовал.

Спустя некоторое время лежавший рядом со мной дядя Санкити поднял голову.

— Что, так и не полегчало? — спросил он. — Может, искупаешься? Поплавал бы вокруг лодки. Не бойся, я тебя подстрахую. Искупаешься — и станет полегче.

Я вгляделся в море и испугался: оно было таким глубоким — дна не видать.

— Да нет, ничего, — сказал я дяде, а сам вспомнил слова Сугиямы-сэнсэя: «Море страшное, не иди в рыбаки».

Тут спавшие под навесом взрослые проснулись. Убрав навес, они подняли якорь, и мы снова поплыли в открытое море. Все остальные лодки тоже снялись с якоря. Начинался послеобеденный лов.