— Вот что, — резко командую я, — берите-ка оружие и пошли в глубину, там хватит места развернуться!

Самсон, Жак и прочие смотрят на меня, раскрыв рот.

— Что, прямо сейчас?

— Или вы так преуспели, что уже и упражняться не надо?

— Но тут места нет…

— Зато там есть. Пошли, если, конечно, не трусите! Самсон, Бруно, берите факелы!

Естественно, никто не пожелал сознаваться, что испугался, — во всяком случае, в моем присутствии. Я увожу своих подопечных поглубже в пещеру, и ребята укрепляют факелы на стенах.

Сама я устраиваюсь в тылу подземелья. При всем том, что здесь стоянка Ардвинны, я чувствую холодное дыхание Мортейна у себя на затылке, не знаю уж почему. Так или иначе, Его присутствие здесь очень сильно, а я не хотела бы вынуждать мальчишек подставлять Ему спину.

Поворчав и вволю нажаловавшись, «зелень» выстраивается для урока.

— Начали! — командую я, и онемевшие от холода неуклюжие руки повторяют разученные упражнения.

Через полчаса ребята забывают о холоде, а после и о страхе. Каждый полностью сосредоточен на том, чтобы победить супротивника.

Я же так увлеклась обучением, так стараюсь не допустить, чтобы кто-нибудь случайно прирезал приятеля, что даже не вдруг замечаю толпу зрителей. Здесь не меньше десятка воинов Чудища. Они наблюдают за ребятней, прищурив глаза и сложив на груди руки.

— Ставлю на сына кузнеца, — говорит де Бросс. — Вон на того, с длинными волосами.

— Принимаю, — отзывается кто-то. — По мне, так выиграет этот, с топором.

Шуршат кошельки, звенят монеты: воины правда бьются об заклад. У меня волосы готовы встать дыбом. Какая же это игра? Жизнь парней зависит от того, хорошо ли они будут учиться! Да и не нужно мне, чтобы «зелень» отвлекалась под взглядами настоящих бойцов.

Однако потом я замечаю, что парням их внимание идет только на пользу. Вот оно: Самсон наконец-то начал воспринимать всерьез свое обучение, он сосредоточенно морщит лоб и из кожи вон лезет от старания. А Жак перестал опасаться, что поранит напарника, и удачно поворачивает его в нужное положение, чтобы накинуть на шею кожаную удавку.

Слышатся одобрительные возгласы, и паренек застенчиво улыбается. Тотчас же сзади к нему подкрадывается Клод и чиркает по шее рукояткой ножа. Монеты снова звенят, меняя владельца. Я не знаю, сердиться или смеяться, но мнение воинов определенно весомее моего.

— Еще раз, — говорю я. — И, Клод, постарайся вдругорядь не смеяться, когда супостату будешь глотку резать.

Ужин в тот вечер проходит весело. Кошельки у половины воинов сделались тяжелее, а гордость «зелени» вообще никакому исчислению не поддается. Даже угольщиков вроде как отпустила вечная настороженность.

Когда люди покидают костры и укладываются на полу пещеры, ко мне вновь подходит Чудище. Я устроилась со своим одеялом в самом тылу, по-прежнему силясь оградить остальных от едва ощутимого веяния смерти.

— Завтра — Морле, — осторожно усаживаясь, говорит рыцарь.

Я пытаюсь не обращать внимания на жар, исходящий от его тела, на то, что он совсем близко, можно протянуть руку и коснуться… и мне так хочется сделать это, что пальцы судорогой сводит.

— Знаю, — отвечаю тихо.

Чудище тянется и берет мою руку. Ладонь у него огромная, жесткая, сплошные рубцы и мозоли.

— Ты молодец, — произносит он. — Натаскиваешь новичков.

— Знаю, — повторяю я, и он смеется, хотя я и впрямь понимаю, что делаю доброе дело.

Он качает головой:

— Боюсь, я совсем разучился командовать людьми. Понадобилась убийца, чтобы всех подружить, а я не сумел.

— Слушай, а можно не издеваться? Вот уж чего не умею, так это людей сводить.

Он сплетает свои пальцы с моими, потом медленно подносит мою руку к губам и целует:

— Я ни за что не стал бы над тобой издеваться. Что подумал, то и сказал.

Его рука, держащая мою. Ее твердокаменная уверенность и спокойная сила. Ничего радостнее мне в жизни чувствовать не приходилось. А уж то, что он все это предлагает, выслушав мои мрачные тайны… Вот оно, истинное смирение.

Вот бы вечный век держать его руку в своей и не выпускать никогда-никогда!

Около полудня на четвертые сутки нашего путешествия мы оказываемся в виду Морле. К его укреплениям не идем, оставаясь на дальнем берегу реки, откуда видны далекие бастионы.

Здесь Чудище разворачивает отряд к северу. Чем дальше мы продвигаемся в ту сторону, тем разительней меняется пейзаж. Плодородные поля и густые чащи уступают мелколесью пополам с высокой волнующейся травой, а в воздухе чувствуется запах морской соли. Я даже слышу размеренный грохот прибоя, бросающегося на прибрежные скалы в отдалении.

Рыцарь отправляет большую часть отряда устраивать лагерь в роще, виднеющейся к востоку. Потом зовет к себе двоих воинов, двоих угольщиков и меня. Все вместе мы пробираемся оленьей тропой, вьющейся в направлении побережья. Наконец впереди появляются приморские скалы, каменное здание старинного аббатства и подле него еще более древний круг поставленных торчком огромных продолговатых камней.

Я оглядываюсь на Чудище:

— Аббатство Святой Мер?

Он кивает:

— Здешняя аббатиса снабжает сведениями Дюваля. Она и ее монашки держат связь с британскими кораблями, да и за французами приглядывать успевают.

Я стараюсь подавить дрожь… нет, не страха, скорее уж предвкушения. Святая Мер — это промокшая насквозь старая божественная карга, в волосах у Нее запутались водоросли, Ее кости — из плавника. Она диковатая, вздорная и смертоносная. Она постоянно желает мужчин и то и дело похищает их с кораблей, чтобы засунуть в свою просторную и влажную пасть, а потом, наигравшись, извергнуть.

Когда мне было лет девять и слухи о моем истинном происхождении еще не коснулись моих ушей, я решила Ей поклоняться. Сверстницы выбирали Аморну, но я не видела толку в Ее нежности и любви, считая все это сказкой для маленьких девочек, чтобы те на что-то надеялись и были покладисты. На некоторое время я обратилась к Ардвинне, ибо Она, по крайней мере, носила оружие, и мне это очень нравилось. Но в итоге Она меня бросила. Она вроде считалась защитницей девственниц; может статься, кого-то она действительно защищала, но не меня.

Тогда-то я и обратилась к святой Мер. Ее необузданная природа мне импонировала. Хотелось, подобно Ей, носиться и танцевать с бурями и самой выбирать мужчин, которых я к себе допущу, а потом, получив наслаждение, — отвергать. Я, конечно, совершенно не представляла себе, что это за наслаждение такое, но зря ли его воспевали рассказчики и стихотворцы? Если в этом что-то да есть, то и я себе немножко хочу!

А больше всего мне хотелось, чтобы меня боялись, как боялись святой Мер. Чтобы мужчины относились ко мне с почтением и опаской и задумывались о тяжелых последствиях своего неправильного поведения.