На животе подползаю к двери и выглядываю наружу. Там никого не видно.

— Самсон! Дай твой плащ!

Он молча сдергивает плащ с плеч и передает мне. Я скатываю его в ком и выбрасываю наружу.

Падает он уже простреленным.

— Из-за реки бьют, — сообщаю я остальным. — Мы тут у них как на ладони.

Если не найдем что-то вроде щита, из сторожки не выбраться. Нужно, по крайней мере, добраться до оленьей тропки за ней. Там мы пропадем из поля зрения стрелков, но до тех пор…

Я подзываю двоих воинов покойного де Бросса:

— Добьете до того берега?

Один из них пожимает плечами:

— Стрела-то долетит, но вот попадет ли?

— Об этом не думай, нам просто нужно припугнуть стрелков. Бруно? Самсон?

Парни тотчас подходят, их лица очень серьезны. Игры и приключения кончились: ребята видели, как рядом умирали друзья.

— Вот что, — говорю я им, — пластайтесь и ползите к убитым французам, что лежат по ту сторону домика. Когда доберетесь… — дальнейшее мне выговорить непросто, при всем при том, что это наши враги, — приподнимите тела и прикройтесь ими от стрел, как щитами. Если сумеете притащить их сюда, тогда удастся выбраться всем.

Использовать таким образом человеческое тело — самое распоследнее дело. Бесчестить наших павших я ни в коем случае не хочу.

Бруно таращит глаза и творит знак, отвращающий зло. Я хватаю его за мясистые плечи и встряхиваю:

— Мне самой это не нравится! Но нас тут пятеро, и я хочу всех вывести живыми! Так ты пойдешь или мне кого другого послать?

Он наконец кивает, и я выпускаю его плечи:

— Как все закончится, помолимся за них отдельно, если захотите.

Я указываю стрелкам, где лучше встать. Они наводят арбалеты на тот берег реки, и я велю парням ложиться. Люди де Бросса начинают стрелять.

Мы, затаив дыхание, смотрим, как Самсон и Бруно мучительно медленно, дюйм за дюймом, подбираются к мертвым французам. Каждый миг в кого-нибудь может угодить стрела. Я напоминаю себе, что ни на том ни на другом не было метки. Но это нисколько не облегчает ожидание.

И вот они приползают обратно со своим безжизненным грузом. Прикрываясь мертвыми телами, мы устремляемся в ночь и совершаем бросок. Воины де Бросса подхватывают и уносят с собой и рыцаря, и второго убитого.

Мы оставляем их тела на вершине холма, где Клод и Жак ждут нас с лошадьми. И плевать, что враги нас заметили. Цепь уже никто не поднимет. Им придется для начала соорудить новый ворот. Однако те стрелявшие французы, вполне вероятно, направляются в город. Еще не хватало, чтобы они всех переполошили, прежде чем Чудище с угольщиками осуществят задуманное! Кроме внезапности, у нас, по сути, нет преимуществ.

Когда мы снова сидим в седлах, я отправляю «зелень» с нашими мертвыми в лагерь, а уцелевших воинов де Бросса зову с собой. Если они и находят странным, что ими взялась командовать женщина, то вслух об этом не говорят, да и правильно делают.

Мы пускаем коней вскачь: надо попасть в Морле, пока там не узнали о нашей ночной вылазке.

В городе все тихо, а ворота по-прежнему закрыты. Ни тебе усиленных дозоров, ни криков тревоги. Я осаживаю коня, прежде чем мы попадемся на глаза привратникам.

— Останетесь здесь. Перехватите стрелков с того берега, чтобы они не предупредили гарнизон, — говорю я двоим оставшимся воинам де Бросса. — Будем надеяться, вы кого-то из них подстрелили.

Хорошо бы еще эти бойцы выполнили мой приказ.

Я оставляю с ними коня и иду искать окошко, которое в аббатстве Святой Мер обещали оставить для нас открытым.

По-прежнему стоит тишина. В городе ни крика, ни беготни. Я поневоле переживаю, мне все думается, у Чудища что-то пошло не так. Вдруг их всех схватили, не дав добраться до казарм?

Только когда за стеной поднимается черный столб дыма, я разжимаю почти до судороги стиснутые кулаки. Столб быстро растет, и снизу его уже подкрашивают оранжевые отсветы пламени. Костры разожжены… Прикрыв глаза, я живо воображаю щупальца удушливого дыма, вьющиеся среди французов. Жирная копоть забивает им рот и нос, воины просыпаются от собственного надсадного кашля, хватают ртом воздух. «Горим!» — кричит кто-то. Тут поднимается паника, они бестолково мечутся, пытаясь выбраться наружу.

Но открытым и незадымленным окажется единственное окно. В два других врываются густые черные клубы. И французам останется только прыгать. С порядочной высоты. На твердую землю. Катиться по склону, не защищенному городскими стенами.

Я уже совсем рядом с аббатством. Сразу замечаю открытое для нас окошко и быстро забираюсь внутрь. Нигде никого. Я бегу пустыми коридорами и выхожу в город.

Снаружи на улицах почти не видно людей. Но те, что все-таки есть, сражаются. Я ненадолго останавливаюсь собрать арбалетные болты, рассыпавшиеся из колчана убитого воина. Теперь я снова во всеоружии. И бегу вперед.

Чем ближе к расположению гарнизона, тем громче звуки боя. Я крадусь вперед, пластаясь по стене. Сперва никого не вижу, но потом глаза привыкают к уличным потемкам, и я замечаю нескольких угольщиков. Трое французских стрелков не дают им выбраться из-за опрокинутой повозки.

К счастью, у меня с собой пять болтов. Нужно только стрелять быстро — и желательно из укрытия. Отлепившись от стены, я опускаюсь на колени позади водяного насоса. Два болта я беру в зубы, третий кладу на тетиву и стреляю. Тот, в кого я попадаю, вскрикивает от неожиданности. Другие оглядываются по сторонам, но они так заняты угольщиками, что не могут понять, откуда прилетела стрела. Я быстро перезаряжаю арбалет и вновь нажимаю спуск.

Мне удается свалить и второго стрелка, но третий, быстро развернувшись, выпускает болт в мою сторону. Тот с лязгом бьется о железную рукоятку насоса. Француз торопливо взводит свой арбалет, и, пока он этим занимается, я успеваю выстрелить.

Болт попадает ему в висок. Я чуть выжидаю, проверяю, нет ли поблизости еще стрелков, и машу рукой угольщикам: все чисто.

Основной бой идет возле набережной. Французы, кажется, поняли, что наша главная цель — впустить в город британцев, и решили стоять до конца возле причалов.

У меня осталось всего две стрелы. Утешает только вес распиханных по ножнам ножей.

В конце улицы мне приходится переступать через сраженные тела. Весь путь к пристани отмечен трупами французов. Выскочив из какого-то переулка, я замираю едва ли не на середине очередного шага.

Чудище в одиночку рубится против доброго десятка противников. От зрелища его беспримерного мужества — или назвать это глупостью? — просто перехватывает дух. Он совершенно не бережется, думает только о том, как уничтожить врага. И в этом состоит его величайшее преимущество, ведь на такой риск нипочем не отважатся супостаты.