– Прости, – сказал он. – Это непросто – быть так близко.

Она встала.

– Не нужно извинений. Просто твое тело… Это все равно что притронуться к смерти.

– Я знаю… Поверь. Мне же приходится жить внутри этого трупа.

– Если бы только… – Она не закончила.

– Да, если бы только.

«Сотни и сотни „если-бы-только“, – подумал он. – Если бы только Гэвин не явился в тот самый момент. Если бы он не положил конец всем их мечтам. В моих жилах в эту самую минуту текла бы горячая кровь – ее кровь, моя кровь, переплетенные, смешанные воедино. Мы были бы братом и сестрой, мы были бы любовниками, мы были бы единым целым. Мы вместе прожили бы тысячи смертных жизней. Если бы только. О, если бы».

– Давай не будем хоронить себя в прошлом, – сказала она. – Давай вместо этого будем надеяться на Чета. Вскоре я снова стану сильнее и, как только у нас будет ключ, мы сможем довершить то, что начали.

И только теперь, услышав это от кого-то еще, он понял, насколько смехотворными были его надежды: «Да, если Чет найдет ключ – найдет в стоге сена иголку… Если он сумеет избежать всех опасностей Нижнего мира, если демоны не настигнут его, если Гэвин его не убьет… Если он успеет вернуться до того, как Ламия покинет меня, до того, как я угасну и стану еще одной тенью среди множества других теней. Как много „если“».

Все дети собрались здесь, на вершине холма, глядя на Ламию своими маленькими светящимися глазками. Их лица, как и его, были переполнены жаждой – жаждой быть с ней. И он вдруг увидел, насколько он был теперь жалок. Он, который был когда-то великим охотником, сокрушителем богов и чудовищ, он, ангел, которого Габриэль звал Мечом своей силы. Он дошел до того, что умолял лилит позволить сесть рядом с ней – с той самой лилит, которую он послан был сразить. Трудно представить себе унижение горше.

Дети все звали ее, и она улыбнулась, поощряя их.

– Они любят меня, – сказала она, просияв.

А ведь и они, эти заблудшие души, могли оставить этот остров, только пожелай. Вот только они никогда этого не сделают, пока их мать здесь; за ней они последуют и в Ад.

Сеной вздохнул: «Я должен был убить ее. И как только до этого дошло? Как случилось, что я пал так низко?»

– Ради тебя я отказался от света Господня. Ради тебя я отказался от всего.

Ее улыбка потускнела.

Это было худшее, что он мог сказать, он знал это, но все-таки сказал, сказал, потому что ему нравилось, что это ее задевает. Ведь это значило, что ей не все равно, до сих пор. Вот только в этот раз он не увидел ни сожаления, ни печали. Он не увидел ничего.

– Ламия, эта плоть, которой ты меня связала, эта плоть, в которой когда-то текла наша общая кровь – она умирает. Умирает по-настоящему. Ты должна понимать, что, когда я закрыл нас покровом, я закрыл нас и от света Господня. А без него мой дух голодает. Совсем скоро он станет чересчур слаб, чтобы носить на себе этот труп.

Она все так же смотрела мимо него, на своих детей, будто совсем не слушала.

– Мне нет освобождения, Ламия. Даже в смерти. Разве ты не видишь, – без тебя я не смогу освободиться от этих гниющих костей. Я буду заточен здесь навечно, Ламия. Одна тюрьма внутри другой, и я никогда не смогу ни взойти наверх, ни спуститься вниз. Это что, ничего для тебя не значит?

Она отвернулась.

– Мне осталось не так много времени, пожалуйста, я умоляю тебя… да, умоляю… не покидай меня. Прошу, дай Чету еще немного времени.

Она одарила его тихой, грустной улыбкой и ушла в дом. Оставила его одного со всеми ее детьми.

Из-за дубовых стволов послышалось хихиканье. Дэйви и Билли выступили из теней, и дети бросились врассыпную, вниз по склону, в лес.

– Она тебя бросит, – сказал Билли. – Бросит тебя подыхать… одного.

– Думаю, худшее уже позади, – сказала Изабель, выталкивая тележку на более твердую почву. Ее сапоги и плащ – как и у них у всех – были целиком заляпаны грязью.

Мэри знала, что им придется нелегко – путь по каньонам никогда не бывал легким, – но такого ливня, какой случился вчера, она никак не ожидала. И все же, хотя это сильно их замедлило, она чувствовала, что приняла верное решение.

– Вон там, – сказала Изабель, указывая на небольшую возвышенность, торчавшую из грязи. – Похоже, неплохое место для отдыха.

Сестры подкатили остальные тележки поближе и сели, радуясь тому, что нашли сухое место. Мэри смотрела, как они возятся с детишками, успокаивая тех, кто в этом нуждался, утешая тех, кто плакал.

Девочка, совсем малютка, потянулась к Мэри, доверчиво глядя на нее. Укол вины застал Мэри врасплох. Конечно – в этой девочке она увидела свою дочь. «Они убили моих деток, – подумала она. – Все равно, что горло перерезали…» И все потому, что никто не смел о них позаботиться. Пока она сидела в тюрьме по обвинению в ведьмовстве, предъявленном ей губернаторским советом Салема, все трое, – а старшей едва исполнилось шесть, – погибли от голода и холода в ту страшную зиму. «Они же предупреждали меня, говорили – собери свои дьявольские инструменты и уходи. И что же, я ушла? Нет, слишком была горда, чтобы делать то, что указывают мне какие-то фанатики. И расплатилась за гордость жизнями дочерей. Так кто же, кто виноват?» – Мэри взяла на руки девочку, обняла ее. Ребенок обнял ее в ответ, боль и чувство вины вновь отступили.

Алая Леди вдруг села, нюхая воздух. Она поглядела в небо, и Мэри проследила за ее взглядом. Там, высоко в облаках, стоял столб зеленого дыма.

– Думаешь, это над Матерью Озириса? – спросила Изабель.

– Да, – сказала Алая Леди и топнула своей огромной лапой. Шерсть у нее на спине встала дыбом.

– Что это? – спросила Изабель. – Демоны? Это демоны?

Мэри посадила ребенка обратно в тележку и обнажила меч.

– Вон там еще один, – сказала Ана.

Дождь смыл отпечатки копыт, но колеса фургона оставили глубокие колеи, и временами они натыкались на то, что от них осталось. Следы увели их с широкой тропы, вниз по узкому ущелью. Здесь вода совершенно смыла колеи, оставив только камень да черный песок, но края ущелья становились все более пологими и низкими, так что они продолжили путь. Где-то час спустя облака поредели, и каньон затопил тусклый янтарный свет. Под ногами было уже почти сухо, а скалы вокруг приобрели оттенок ржавчины.

Чет огляделся.

– Мне кажется, здесь мы сможем подняться. И осмотреться.

Ана кивнула.

– Попытаться стоит.

Они принялись карабкаться вверх, перелезая с одного скального выступа на другой, пока не выбрались на плато, усеянное иззубренными скалами и валунами. Красноватого оттенка породу пронизывали алые хрустальные прожилки. По другую сторону узкого плато им открылась долина. Со дна поднимались каменные столпы неимоверной высоты; земля была покрыта кратерами и расселинами, над которыми курился пар.