Тот молча глядел на него.

– Понимаю, – кивнул Стефанис, – ты выступаешь в поход и собираешь команду… Но если я у тебя записан, вычеркни меня.

– Так ведь ты тоже как будто в поход собрался. Отчего ж нам не пойти вместе?

– Говорю тебе, вычеркни! Какая польза от меня на суше? Для нее крепкие ноги нужны, а мои не годятся. Поеду на Сирос, попрошу корабль у Критского комитета. – Он повернулся к иконе. – Слышишь, святой Николай? Не вздумай опять подстроить мне какую-нибудь пакость, как в тот раз!

– Ну что ж, счастливого пути, капитан Стефанис! Коль не увидимся больше – не поминай лихом, Господь с тобой!

Морской волк засмеялся.

– То же самое сказал мне позавчера и Поликсингис… – Быстрые соколиные глаза собеседника хитро сверкнули. – А ведь опередил тебя Поликсингис! Он уже сидит в засаде у турецкого села Кастели. Говорят, и ханум его с ним.

Лицо у Михалиса пошло пятнами. Он схватился за железное кольцо в двери и чуть не вырвал его. А потом пулей вылетел из дома, будто на голову ему обрушивался потолок.

– Не горюй, Вепрь, все пройдет когда-нибудь, и Эмине тебя найдет! – насмешливо крикнул вдогонку хромой Стефанис, после чего снова взялся за иглу…

На другой день утром двинулись в путь. Впереди капитан Михалис в суконной накидке, с кинжалами и пистолетами за поясом. Следом жена с младенцем на руках и Риньо с узелком, в котором был самый дорогой ее наряд, а также золотые украшения матери. Замыкал шествие Трасаки. Али-ага с двумя осликами вышел раньше и теперь, наверно, был уже около Трех арок.

Возле крепостных ворот стояли на страже свирепые низами. В город шумной толпой валили крестьяне, и в сводчатой галерее эхом отдавались их голоса, смешиваясь с ослиным ревом. Капитан Михалис достал широкий пестрый платок. Делая вид, будто вытирает нос, он прикрыл им лицо. Вепрь проскользнул у самой стены, в толпе крестьян.

– Проходите быстрее! – велел Трасаки женщинам и, беззаботно посвистывая, тоже миновал ворота.

К вечеру семья добралась до берлоги капитана Сифакаса.

Пока в Мегалокастро лилась кровь, здесь все были заняты сбором винограда. Здоровые, загорелые, по пояс голые мужчины ссыпали ягоды в огромную давильню посреди двора. Они опьянели от запаха сусла, бороды и волосы – все было в виноградных выжимках.

Капитан Михалис радостно вдохнул знакомый винный аромат, который теперь чем-то напомнил запах крови.

– Будьте здоровы, племянники! – крикнул он, да так громко, что капитанша повернулась и с удивлением посмотрела на мужа: что-то уж больно веселый у него голос.

Спешились посреди двора. Вышел старик в белой рубахе с длинными рукавами.

– Добро пожаловать, дети и внуки! Ешьте и пейте, здесь все ваше!

– Передаю тебе невестку и внуков, – сказал капитан Михалис, – а сам – в горы.

– Что ж, в добрый путь, Михалис! С детства ты был сорвиголовой, видно, до сих пор ума не набрался.

– Наберусь, только когда Крит станет свободным.

– Тогда уж пусть лучше не освобождается! – засмеялся старик. – Если ты ума наберешься, то тебя надо будет сразу в гроб класть!

Отец с сыном шутливо поддразнивали друг друга, пока в доме накрывали большой стол. Туда-сюда сновали невестки и внуки капитана Сифакаса – как от погибших, так и от живых сыновей. В эти трудные дни весь род слетелся под гостеприимный кров старика. С собой привели ослов, мулов, быков, собак, овец. А теперь прибавилась еще кобыла капитана Михалиса.

Заслышав топот во дворе, старик выходил на порог и с распростертыми объятьями принимал всех.

Когда стало известно, что приехал капитан Михалис, вся округа взволновалась. На другой день он верхом на кобыле объехал те деревни, где был избран капитаном, призывая жителей к восстанию.

– Много крови пролилось в Мегалокастро! – говорил он, не слезая с лошади. – Слишком много! Дело чести – отомстить за нее. К оружию, братья! Вперед!

Так он собрал большой отряд добровольцев и поднялся на Селену. У ворот отцовской овчарни прикрепил свое знамя – черное полотнище с красными буквами: «СВОБОДА ИЛИ СМЕРТЬ!» Потом послал двух быстроногих парней разжечь костер на вершине горы и велел не спускаться до тех пор, пока не увидят на востоке и на западе ответных костров – сигналов, что призыв принят и передан дальше.

Тодорис, узнав, что дядя тоже перебрался в горы, разыскал его и при встрече поцеловал ему руку.

– Слава тебе, капитан Михалис. Передаю тебе свое знамя и свой отряд – командуй!

– Ты что, безусый юнец, забыл, что я тебе велел сидеть и не высовываться? Сложи свое знамя, спрячь на груди. Развернешь, когда меня убьют.

На призыв Михалиса в овчарне собрались капитаны со всего Восточного Крита. Тот послал к отцу спросить разрешения зарезать несколько овец, чтоб накормить прибывших.

– Мои овцы очень обрадуются тому, что их будут есть капитаны, – ответил старик. – Только не трогайте большого черного барана-вожака. Я берегу его себе на похороны.

Молодые помощники капитанов зарезали несколько овец. Пока они жарились на вертелах, капитаны советовались, усевшись в ряд во дворе овчарни. Нынешний день был особенным – великий праздник Успения Богородицы. Сам старик Сифакас пришел в горы на большой совет.

Их собралось четырнадцать. У каждого – своя история. Были среди них и старейшины в шароварах, с критскими черными платками на головах и пистолетами за поясом. Их подвиги воспеты в песнях. Горячий ветер, будто огненный нимб святых мучеников на иконах, овевал эти седые головы.

Старейшин усадили на длинной скамье, застланной овечьими шкурами, а справа и слева на валунах разместились не менее достойные, только помоложе – лет семидесяти.

Сифакас – тоже долгожитель. Столетний лев. Борода спускается на волосатую грудь, скрывая шрамы от ран, полученных во время Большого восстания. Мохнатые брови срослись на переносице и мешают старику видеть: он то и дело убирает их с глаз рукой. Но щеки у него все еще румяные. А когда он сердится, заметно, как в висках пульсирует кровь. Должно быть, тело до сих пор не насытилось жизнью. Теперь, на старости лет, люди кажутся Сифакасу совсем маленькими, будто суетятся где-то у его ног.

Односельчане гордились Сифакасом, как гордятся вековым дубом. По воскресеньям и по большим праздникам всегда собирались вокруг него. На таких вот советах ему всегда отводилось почетное место, и каждый, прежде чем заговорить, бросал взгляд на старого Сифакаса.

Вот и сегодня он возвышался меж собравшихся, будто на троне. Справа от него восседал капитан Мадакас, коренастый, с бычьей шеей и короткой курчавой бородой. Лицо все в рубцах от турецких сабель, одного уха нет: в 1821 году его отхватил один низами, а еще в молодости после укуса ядовитой змеи он лишился двух пальцев на левой руке – сам отрубил их топором. Когда Крит брался за оружие, Мадакас был всегда первым, в боях бросался в самое пекло. Сколько турецких деревень он пограбил и пожег! Случалось, убивал и женщин, но никогда не насиловал их, как другие. Вообще-то на слабый пол он был падок, но, пока держал в руках ружье, не позволял себе никаких шашней, даже к жене не прикасался. Когда она приносила ему еду и патроны, он кричал издали: