– Не подходи, проклятая! Положи все на камень – и прочь отсюда!

Но едва восстание заканчивалось и повстанцы спускались с гор, тут уж капитан шел в загул по всем деревням.

Теперь годы начали брать свое: распухли суставы, помутнели глаза. Мадакас до сих пор облизывался на женщин, но лишь издали.

– Женщины не те нынче! – говорил он со вздохом.

У него в жизни осталась единственная радость: сидеть, приосанившись, на советах капитанов да похваляться застарелыми шрамами.

Слева от старика Сифакаса разместился капитан Кацирмас, в прошлом – пират. Высокий, сухой, как корабельная мачта, выбритый до синевы, загорелый, косоглазый. Нет в нем ни величия Сифакаса, ни молодецкой удали капитана Мадакаса. Этот головорез до срока состарился, разуверившись и в Боге, и в дьяволе. Былая сила иссякла, он уже не мог не то что выйти в открытое море и взять на абордаж какой-нибудь корабль, но даже по улице пройтись – одолели хвори. Он сам себе опротивел и ныне безвылазно сидел в отцовской развалюхе, где родился и вырос, а теперь ожидал смерти.

– У кого нет сил – жить не должен, – говорил он. – Жизнь – это штурм, что на суше, что на море, и тот, кто уже не может держать топор или хотя бы командовать теми, кто держит топор, пускай убирается к Харону!

Остальные одиннадцать капитанов были бравого вида старики лет семидесяти и помоложе, очень разные по внешности и по характеру. Одни сдержанные, неразговорчивые, другие весельчаки; одни великаны, похожие на драконов, другие коротышки, юркие, как сказочные гномы. У себя в деревне каждый был хозяином. Чуть поодаль сидели пастухи – от них разило потом, овчиной, шалфеем. Пришел также игумен монастыря Господа нашего Иисуса Христа, голубоглазый, с шелковистой бородой. Среди всех затесался хромой и плюгавый учитель из Эмбаро. Этот-то зачем здесь? – недоумевали непосвященные. Что делать кролику на совете зверей? Однако те, кто видел его в деле, держались иного мнения. А как на праздниках он играет на лире, – камни и те в пляс пускаются! А начнет говорить – заслушаешься.

Был на совете и капитан Поликсингис – как всегда, улыбчивый, при серебряных пистолетах и с шелковым платком на голове. Михалис, сидя напротив него, опять учуял запах мускуса. Они встретились взглядами, но даже не кивнули друг другу.

Кто-то предложил пригласить и Сиезасыра: мол, тот уже стал мужчиной, послал к черту свою науку и ходит по деревням с проповедями – распаляет огонь в сердцах. Но старик Сифакас отверг это предложение.

– Ничем он пока не доказал, что мужчина. Одни слова! А звание капитана заслужить надо… К тому же молод еще!

Все обратили взоры на Сифакаса. Старик встал, протянул вперед сухую, жилистую руку, и в мрачных горах зазвучал его торжественный голос:

– Добро пожаловать в мои горы, капитаны! Два наиважнейших дела есть у критян. В них – суть жизни нашей. Это Бог и оружие. Во имя Бога и оружия открываю сегодняшний совет. Мы снова будем говорить о Крите. Пусть каждый встанет и свободно выскажет свое мнение. Но прежде пусть игумен монастыря Господа нашего Иисуса Христа благословит нас.

Игумен надел епитрахиль, подошел к валуну, в выемке которого оставалось немного дождевой воды, наклонился, вырвал с корнем пучок шалфея вместо кропила и принялся благословлять. Капитаны встали, поснимали фески и платки. Они мало что понимали в церковных премудростях, да и не надо им было все это знать. И без того они видели в овчарне капитана Сифакаса Мать-Родину в черных одеждах, босую, изголодавшуюся, окровавленную. Воздев руки к небу, она взывала о помощи.

Капитаны перекрестились и сели. Какое-то время молчали: у каждого подступил комок к горлу. Первым овладел собой старик Сифакас. Повернувшись направо, он проговорил:

– Капитан Мадакас, тебе за свою жизнь не раз приходилось нюхать порох. Ум у тебя к старости устоялся. Потому скажи ты первое слово.

– Нет, пускай, кто помоложе, – ответил тот. – А я напоследок выскажусь.

Тогда старик поглядел налево.

– Ну а ты что скажешь, капитан Кацирмас? Ты тоже много видел, много испытал. Люди тебя уважают. Говори.

– Что я могу сказать? – мрачно отозвался тот. – Силы оставили меня. У кого сила, тому и слово.

– Ладно, спросим тех, кто помоложе! – согласился Сифакас.

Тут встал игумен. Росту он был невысокого, но крепкий. И на теле у него тоже было немало шрамов от сабель и пуль. Он взглянул на капитана Михалиса.

– Думаю, первое слово за тобой, капитан Михалис. По твоей воле мы здесь собрались. Так что давай, начинай!

Капитан Михалис оперся на ствол ружья.

– Братья капитаны! Вы знаете, я не мастер речи говорить… Опять затягивается петля на горле Крита! Опять турки распоясались и порезали многих наших братьев в Мегалокастро. А кровь убитых взывает к мщению. Вперед, капитаны! Свобода или смерть!

С этими словами он вновь опустился на камень.

Капитаны зашевелились, закивали, заговорили полушепотом. Поднялся Камбанарос, один из старейшин, и шум мгновенно стих. Старик был неразговорчив, рассудителен, но каждое его слово было весомо, значительно.

– Или убей, или не грозись! – буркнул он, сурово глядя на капитана Михалиса. – Сколько уж раз угрожали мы покончить с турками, выбросить султана с Крита! И что из этого вышло?! Порушим, уничтожим сады, виноградники, поубиваем людей – а воз и ныне там! Не забывайте, капитаны, – на вашей совести тысячи и тысячи жизней. Скажи, чего ты теперь добиваешься, капитан Михалис? Опять хочешь залить кровью Крит? Ты ведь неглупый человек, и, если такое говоришь, значит, уже доставил на кораблях ружья, гранаты, муку, шкуры, коней, пушки для штурма крепости. Значит, ты уже с Грецией и Московией сговорился, и мы всем скопом навалимся на султана. Если так, тогда дело верное. Обрадуй же нас, скажи, что не зазря кровь проливать будем!

Все повернулись к капитану Михалису, но он только молча кусал ус. Что тут несет этот старик? Ни с кем он не договаривался. Никакой тайны у него нет, ни от кого у него не было послов – ни от греков, ни от московитов. Он сам пришел, один. А послал его Крит, чьи страдания не дают ему покоя.

Вдруг выступил вперед плюгавый коротышка, учитель с длинными белесыми усами, похожими на шнурки. Язык у него вертелся как колесо в прялке.

– Старик Камбанарос хочет, чтобы все было наверняка – корабли, продовольствие, оружие. И чтоб Московит прислал свое войско, и чтобы изошла кровью наша несчастная мать Греция с тремя эвзонами[58]. Но когда это такое дело вершилось столь основательно? Когда это благоразумие поднимало людей, заставляло их бросать свои дома, семьи и идти в горы? В том-то и есть мужество: восстать, не будучи уверенным в победе! Патриот, капитан Камбанарос, не купец, а борец! Сердце критянина подобно брандеру, взрывающему эскадру султана. А потому вперед, во имя Господа Бога! Я присоединяю свой голос к голосу капитана Михалиса. К оружию, братья! Вот что хотел я сказать вам, капитаны! Имеющий уши да услышит!