– Жорик, садись в машину и проконтролируй ситуацию. Скаживодителю, что этого молодого человека нужно довезти до Московского проспекта, азатем в аэропорт. В аэропорту запихнешь его вместе с подругой на рейс до Урала.Как освободитесь – сразу ко мне.

– Чупа, я не могу оставить тебя одну. Может, лучше этоготоварища посадить на такси? – Жорик недовольно посмотрел на Тима.

– Нет. Делай, что я тебе сказала, и не задавай лишних вопросов.Я буду тебя ждать здесь, в этой палате. Постарайся уложиться как можно быстрее.

Жорик кивнул и потащил за собой Тима. Я посмотрела на часы ивздохнула. Ровно четыре часа. Через час в зимнем саду меня будет ждать Димка.Хотя можно особо не переживать. Сегодня он весь вечер проторчит там и вряд линаделает каких-нибудь глупостей. Сделав глубокий вдох, я вновь зашла в палату исела рядом с Бульдогом.

– Ну вот мы и одни, – сказала я, с трудом сдерживая слезы. –Если бы ты знал, как я ждала этой встречи… Сколько я о тебе думала и как сильнолюблю…

Я наклонилась над Бульдогом, и слезинки предательски капнулина его лицо.

– Ты плачешь? – прошептал Макс.

– Да.

– Ты же сильная.

– Сейчас нет.

Бульдог улыбнулся и тихо сказал:

– Знаешь, я опять уловил знакомый запах, твои волосы пахнутспелой пшеницей. Мне столько бессонных ночей мерещился этот запах, а теперьдаже не верится, что я опять могу его вдыхать.

– Макс, что с тобой случилось? Что произошло той ночью?

– Я и сам не знаю. Я знаю только одно: ты в опасности.Кто-то охотится за тобой и следит за каждым твоим шагом. В ту ночь этотпроклятый корейский джип несколько раз переехал меня. Затем эти скоты выкинулименя прямо на дороге, а больше ничего не помню. Я очнулся в больнице.Единственное, что я до сих пор не могу понять, почему меня тогда не убили.Зачем оставили жить калекой?!

– Ерунда, Макс. Главное, что ты жив и что я рядом. Я будутвоей женой, матерью, любовницей, сиделкой. Ты нужен мне любой – я не могу безтебя. Погладь мои волосы – я так соскучилась по твоим рукам…

Макс крепко сжал скулы, и из его груди раздалсяпронзительный стон.

– Что случилось? – испугалась я.

– Чупа, мои руки не работают и больше никогда не будутработать…

– Как?

– Я не могу взять в руки карандаш, а ты хочешь, чтобы япогладил твои волосы.

– Ерунда. Я видела кучу фильмов, читала массу литературы. Современем все функции восстановятся. Просто нужно время и физические нагрузки.Вот увидишь – все будет хорошо. Ты не один, нас двое.

– Нет, Чупа, ничего не восстановится. Я безнадежен.

– Но так не бывает!

– Бывает.

– Нужно верить в собственные силы – тогда будет результат.

– Какая вера?! О чем ты говоришь?! Мне нужно умереть, вот ивсе.

Я сморщила лоб, взяла кисть Бульдога и подняла вверх. Рукабезжизненно упала на кровать, не задержавшись в воздухе даже на пару секунд.

– Ну а поднять голову ты можешь? – спросила я, не скрываяслез.

– Нет, – прошептал Бульдог. – Я ничего не могу, Чупа. Я немогу поднять ногу, голову. Я совершенно не чувствую нижней части. Я большеникогда не смогу сделать тебе что-либо приятное. Ничего не работает.

– Так не бывает, – рыдала я, прижав руки к груди.

– Как видишь, бывает все.

– Но ведь ты был таким здоровым мужчиной…

– Это меня не спасло.

Я вытерла платком слезы и вышла из палаты. Обнаружив дверь стабличкой «Главный врач», я постучалась и зашла в кабинет. Представившись, селав кресло и попыталась вникнуть в смысл произносимых врачом слов. Эти словазвучали как приговор, больно раня мои оголенные нервы.

– Он никогда не сможет ходить. Повреждены важнейшие нервы.Все функции опорно-двигательного аппарата восстановлению не подлежат.

– У меня есть деньги. Много денег. Я отдам последнее за то,чтобы этот человек двигался, – вырвалось у меня.

– Есть вещи, которые нельзя купить за деньги. Здоровье некупишь, – сухо сказал врач. – Используйте свои деньги для того, чтобы поместитьэтого человека в самый лучший дом инвалидов и обеспечить ему хороший уход.

Вернувшись в палату, я подошла к Бульдогу и зарыдала.

– Не надо, Чупа, не плачь, – прошептал он. – Послушай, что ятебе скажу. Я очень сильно тебя люблю. Настолько сильно, что ты даже не можешьсебе представить. Мне больно оттого, что я больше никогда не смогу тебязащищать и быть рядом. Прости меня. Помнишь, ты когда-то меня подозревала…

– Я не хочу это вспоминать.

– Нет. Послушай. Я хочу, чтобы ты это знала. Ты подозреваламеня напрасно. Я любил тебя с той самой минуты, когда впервые вошел в твой дом.Ночью я строил планы, мечтал о том, что когда-нибудь мы будем вместе. Я никомуне говорил о том, что у меня есть брат-близнец, но Дашке я как-то рассказал онем. Тот рюкзак она притащила, узнав, что Тим заядлый грибник и дачник. Квыстрелам в Гатчинском дворце этот рюкзак не имеет никакого отношения.

– Я не хочу ничего слушать, – шептала я. – Все будет хорошо.Они хотят оформить тебя в дом инвалидов, но ты же знаешь, что я никогда этогоне допущу. Ты будешь жить на даче вместе со мной. Я буду о тебе заботиться, абольшего мне и не надо. Просто позволь мне быть рядом. Я так устала за эти дни,проведенные без тебя.

– Нет, Чупа. Ты сама не ведаешь, что говоришь. Я калека. Ядаже не могу самостоятельно сходить в туалет, пойми, я не могу воспользоватьсятвоей жалостью, твоим состраданием и самопожертвованием. Я не допущу, чтобы мояболезнь связала тебя по рукам и ногам.

– Макс, родной! Что ты такое говоришь! Главное, что мывместе. Это не сострадание. Это любовь. Неужели ты до сих пор не понял? Я люблютебя, черт побери. Я куплю тебе инвалидную коляску…

– Я не могу сидеть, – перебил меня Бульдог.

– Научишься.

– Да не научусь я, пойми! Я уже ничему не научусь!!!

– Ну не научишься, и не надо. Днем ты будешь лежать вбеседке и смотреть на небо. Каждый день я буду приносить тебе кассеты ивключать видик. Я скуплю все фильмы – лишь бы тебе не было скучно.