Колебались в полумраке языки пламени светильников. Из фаянсовых чашек стоящих в углах треножников легким дымом поднимались в воздух сладкие дурманящие ароматы. Блестели золотые косяки дверей. Сверкали носилки бога, обложенные тонкими золотыми пластинами с замысловатым рисунком. Лунным серебром отливали сосуды из горного хрусталя. Глубинное тепло исходило от статуэток темного обсидиана[61]. Благородно светились ларцы из редких пород дерева.

Страшный соблазн вдруг овладел Квинт Минором. Пронзила мысль: вот они где, несметные сокровища. Стоит лишь протянуть руку. Забраться сюда ночью. Вынести из сокровищницы хоть немного. Трезвый ум купца лихорадочно начал искать возможности проникновения. Быстрые цепкие глаза замечали все вокруг. Усталости, апатии, злости как не бывало. И пока Саамон сосредоточенно молился и обращался к богу с просьбами, Квинт Минор с римским пренебрежением ко всему варварскому, не страшась чужих богов, обдумывал план ограбления.

Всю дорогу до дома Квинт Минор нашептывал Саамону о своем плане. В первое мгновение Саамон решительно отказался, побледнев от страха перед святотатством, на которое его толкал Квинт Минор. Но после долгих убедительных уговоров, в которых Квинт Минор превзошел в красноречии римских трибунов, слабовольный Саамон уже не говорил о святотатстве, а лишь лепетал о невозможности проникнуть в сокровищницу храма, и Квинт Минор понял, что, вопреки своему желанию, Саамон все же пойдет с ним.

Казалось, ночь была живым существом, она шелестела листьями пальм, вздыхала голосами ночных птиц, раздавалась плеском рыбы в воде, настороженно шуршала стеблями папируса и осуждающе глядела на идущих во тьме людей множеством ярких звезд с высокого ночного неба.

Все, что днем, при свете солнца, казалось возможным и легко выполнимым, теперь виделось недостижимым. Дрожь пробирала обоих грабителей. Босые ноги холодели то ли от остывшей земли, то ли от страха.

Приближался «час поражения врагов Ра» – первый час ночи, когда Квинт Минор и Саамон подошли к белеющим стенам храма. Уставшие, они какое-то время сидели, прислонившись спиной к стене, а затем побрели вдоль нее. Еще днем Квинт Минор заметил среди пальмовой рощи одну, выросшую вблизи стены.

Цепляясь за шершавый ствол дерева, Саамон, привычный к сбору фиников, взобрался на нужную высоту. Затем перебрался с дерева на гребень стены. Достал намотанную на тело и спрятанную под поясом юбки веревку с завязанными узлами и бросил ее конец Квинт Минору. Не обладая ловкостью Саамона, полный Квинт Минор с трудом забрался на стену и затем, обдирая кожу с колен и локтей, спустился внутрь.

Слабый свет неполной луны освещал прямоугольную вытянутость храмового двора. Но мужчинам казалось совершенно невозможным пересечь открытое пространство. Прячась в спасительный мрак за массивными колоннами, Квинт Минор и Саамон медленно продвигались вперед, перебегая от одной колонны к другой.

Они благополучно прошли огромную колоннаду и подошли к закрытым дверям зала, когда вдали залаяли собаки. Мужчины замерли, надеясь, что им показалось. Или что лай доносится издали, с берега реки. Но нет, лай словно приблизился. Ужас, который они в себе с таким трудом подавляли, полностью овладел ими. Не сговариваясь, Квинт Минор и Саамон повернулись и побежали назад к тому краю стены, по которому смогли проникнуть внутрь.

И тут случилось непоправимое. На бегу Саамон постоянно оглядывался – не появились ли собаки. В очередной раз повернув голову, он налетел на основание колонны, раздался хруст, и нога юноши сломалась. Саамон упал.

– Яхмос, Яхмос, во имя богов помоги мне, – зашептал юноша, из глаз его потекли слезы. Боль и панический страх лишили его сил. Он тянет руки, пытается подняться с колен, вновь падает с криком боли.

А что Квинт Минор, к которому тянутся руки несчастного? В первое мгновение он вернулся к Саамону и даже попытался его поднять, но тут в глубине двора из-за поворота, как страшные символы подземного царства, как черные тени ночных кошмаров, стремглав выскочили собаки. Узкие оскаленные морды, торчащие уши, вытянутые в беге тела на высоких сильных ногах. От вида этих зверей кровь застыла в жилах.

Квинт Минор повернулся и побежал так быстро, как он не бегал никогда в жизни. Ломая ногти, в кровь разбивая лицо и руки, взлетел он на забор, не ощущая потребности в чьей-либо помощи.

Душераздирающий вопль Саамона:

– О Птах всемогущий, пощади! Не карай меня! – пронесся над колоннами храмового двора. Стаи испуганных птиц, разбуженные криком, взлетели в небо и заметались, закрывая крылами звезды. Крик долетел до спящего города, и жители, проснувшиеся среди ночи, похолодели, словно уже стояли в Дуате перед Осирисом и страшное существо с головой крокодила угрожало съесть их сердца. Вопль пронесся и, оборвавшись, замер. Наступившая тишина была еще более зловещей.

С высоты забора Квинт Минор еще раз оглянулся на Саамона. Вернее, на его уже безжизненное тело, терзаемое жестокими клыками черных остроухих псов. Задушили его псы или его сердце разорвалось от страха? Кто знает. Подбегающие жрецы с факелами в руках были последними, что увидел Квинт Минор. Он скатился со стены и побежал в ночь.

До рассвета блуждал Квинт Минор, сбиваясь с дороги. Иногда он оказывался по колено в воде и в ужасе метался в тростниках, рискуя встретиться с крокодилом. Иногда вдруг оказывался сидящим в пыли возле чьего-то глиняного забора, и тогда он вновь вскакивал в ужасе, опасаясь скорпионов.

Гибель Саамона потрясла его. И не потому, что он никогда не видел ничего подобного. Напротив, как истинный гражданин Рима, он любил кровавые зрелища гладиаторских боев, расправы с дикими зверями. Сидеть на мраморной скамье трибуны, приняв, в подражание сенаторам, важный вид, смотреть на чужое расставание с жизнью, не опасаясь за свою собственную, – это ли не удовольствие?

И вдруг – какая там важность, недоступность, изысканные складки одежды. Страшная смерть прошла так близко, что он почувствовал ее дыхание. Еще минута – и омерзительные псы рвали бы его дорогую, бесценную плоть, такую мягкую, нежную, незащищенную.

При этих мыслях Квинт Минор содрогался и, вскакивая, вновь начинал бродить во мраке. Он не задумывался над тем, какой безмерный, чудовищный ужас должен был испытать бедный слабый Саамон при виде приближающихся свирепых собак. Ужас не только перед их клыками и страшной мучительной расправой, какая его ждет. Нет, не только это. О, если псы растерзают, съедят его тело и невозможно будет сделать мумию, он лишится вечной жизни в Дуате. Его душа Ба не сможет вернуться. И его Ка будет вечно терзать Ба в нескончаемых страданиях.

Но эгоистичного Квинт Минора не угнетало то, что он виновен в смерти Саамона, его лишь безмерно страшила мысль, что он мог оказаться на месте юноши.

Перед рассветом, в час, когда великий Ра готовится появиться на небе во всем сиянии и блеске, Квинт Минор наконец добрался до дома. Залез по лестнице на крышу, без сил рухнул на циновку и забылся беспокойным сном.