В ненастный весенний день 1868 года, когда верные императору войска подошли к столице, Кайсю начал договариваться о сдаче замка. Он уже видел приближение конца власти сегуна и хотел избавить Японию от кровавой гражданской войны, которая сделала бы ее уязвимой для иностранного господства. В своем отчете о переговорах по поводу капитуляции, написанном много позже, Кайсю вспоминал, что обратился к предводителю подступающей армии со словами: «Если вы намерены угрожать расправой слабым и беззащитным, мы без всяких колебаний дадим вам бой. Но наша страна и так уже сделалась посмешищем в глазах иноземцев. Если вы пощадите город, я не только буду благодарен вам до самой смерти лично, но и принесу официальное выражение признательности публично»[790]. Такая позиция вызвала не только яростную критику со стороны единомышленников, чиновников сегуната, но и не одну попытку его убить. Однако Кайсю сдал замок. И замысел сработал. Он спас от погромов и пожаров этот город[791] – свой город, город своего отца, город Цунено.

И все-таки Эдо утратил свое величие. В те дни он напоминал скорее призрак того великого города, каким был еще в недавнем прошлом, – и казался слабой тенью того города, каким станет в будущем. С тех пор как Цунено умерла, а корабли коммодора Перри бросили якоря вблизи Ураги, прошло пятнадцать лет – ничтожный миг по историческим меркам. Однако мир, который знала Цунено – знаменосцы в своих домах, глава городского управления в своей конторе, сегун в своем замке, самураи в своих казармах, – перестал существовать.

Проживи Цунено чуть дольше, она увидела бы, как на руинах былой столицы сегуна возникает новый город – Токио. Вряд ли ее удивило бы это перерождение – ведь Эдо, который она знала, переживал пожары, землетрясения, голод и катастрофические реформы Мидзуно Тадакуни. Но другие перемены, пожалуй, лишили бы ее дара речи. На глазах женщин ее поколения происходили такие изменения, каких никто не мог себе представить.

Поэтесса Мацуо Тасэко[792] была ровесницей младших сестер Цунено; она родилась в 1811 году в деревенской семье. На шестом десятке Тасэко сделалась горячей сторонницей императора. В третьем месяце 1869 года она была в Киото и видела, как почитаемый ею правитель окончательно покидает свою столицу. Император выехал из города в закрытом паланкине, окруженный свитой из воинов и придворных. Императорский двор, размещавшийся в Киото со дня основания города, то есть почти одиннадцать столетий, переезжал в замок Эдо. Теперь император будет править оттуда – перемены действительно слишком резкие, возвещавшие о конце эпохи. До падения власти сегуната ни один из японских императоров не бывал в Эдо. Ни один из них никогда не видел своими глазами гору Фудзи[793]. Однако архитекторы нового порядка настояли на том, что переезд необходим и ради страны, и ради бывшей столицы сегунов[794]. Город Киото славился своей богатейшей историей и культурой. Город Осака был силен своей коммерческой деятельностью. Город Токио без официальной резиденции власти, как они опасались, утратит все.

Но когда город прочно утвердится как столица Японской империи, Токио будет ждать такой небывалый расцвет, который превзойдет самые смелые фантазии. Знакомые Цунено места совершенно преобразятся.

Район Цукидзи, где возвышался, взирая на море, грандиозный храм Хонгандзи, в 1860-х годах стал иностранным кварталом. В нем появилась новая достопримечательность, ставшая украшением столицы, – гостиница «Хотэрукан»[795]. Иностранцы называли ее «Йедо Цкеги». Это было огромное здание с резными воротами и ярко-красными ставнями, увенчанное несуразным флюгером с бронзовыми колокольчиками. Близлежащий луг стали называть Морским полем[796], поскольку там разместились мореходные школы и тренировочные площадки с самыми разными приспособлениями; однако все равно оставалось столько пустого и безлюдного пространства, что дети ходили туда летом ловить кузнечиков. Уже в ХХ веке слово Цукидзи стало прежде всего ассоциироваться с самым большим рыбным рынком в мире[797].

Минагава-тё, безвестный квартал в Канде, где Цунено когда-то снимала жилье, в 1880-е и 1890-е годы оставался столь же непримечательным, как и пятьдесят лет назад. Зато его сосед, Микава-тё, прославился своими переполненными ночлежками, лавками ростовщиков, дешевыми харчевнями и вспышками холеры. Он даже упоминался несколько раз в книге «Самая темная сторона Токио»[798]. Цунено, которая провела в этой части города самые тяжелые месяцы своей жизни, нашла бы много знакомого в описании убогих съемных комнат, набитых нищими мигрантами. Но она, к счастью, ничего не знала о холере: эта болезнь появилась в городе лишь в 1858 году[799], ее завезли в Японию, как и многое другое, иностранные суда.

Квартал Сумиёси-тё, где Цунено работала в доме, принадлежащем Иваю Хансиро V, слился с более крупным кварталом под названием Кукольный город[800]. В первые годы новой эры сюда переехал известный храм, взявший на себя ту роль, какую прежде играли стоявшие здесь кукольные театры и театры кабуки, – привлекать гуляющую публику. Одно время на этих улицах кипела самая бойкая торговля во всем Токио. На гравюре 1880-х годов можно увидеть главную достопримечательность, как бы венчавшую славу этого района: высокую кирпичную трубу, выпускающую дым, который плыл над головами покупателей.

Квартал Гиндза, где служил любимый наниматель Цунено, изменился до неузнаваемости[801]. Его уничтожил почти дотла пожар 1872 года; кстати, в этом пожаре сгорел и отель «Хотэрукан» в Цукидзи. В лучших традициях столичного благоустройства новые градоначальники воспользовались бедствием для очередного эксперимента и превратили Гиндзу в квартал с широкими улицами, мощеными тротуарами, газовыми фонарями и кирпичными домами со стеклянными окнами. Токийские художники-граверы пришли в восторг – еще одна достопримечательность – и начали изображать Гиндзу как многолюдный район, где по мостовым ездят конные экипажи и бегают рикши, где прогуливаются франтоватые мужчины в кимоно, но в котелках и с черными зонтиками. В действительности новые дома оказались тесными и сырыми, и желающих переехать в «кирпичный город» было немного. Даже знаменитые просторные улицы оказались не очень удобными из-за худосочных молодых деревец, торчавших аккуратно посреди дороги. Тем не менее квартал Гиндза стал важным символом того, чем однажды может стать этот город.