Миссия Перри имела долгосрочные последствия, которые оказались весьма значительными и разрушительными. Сегунат заключил соглашения о торговле не только с Соединенными Штатами, но и со всеми крупными державами Запада. Согласно соглашениям, подписанным в 1858 году и получившим название Ансэйские договоры[778], США, Россия, Британия, Нидерланды и Франция получали право назначать консулов и открывать торговые представительства в особо оговоренных открытых портах Японии. Все их товары облагались фиксированной пошлиной; следовательно, японцы не могли устанавливать собственные тарифы. Император Комэй, который по-прежнему не одобрял эти договоры, собрал под свои знамена противников политики сегуна. Вскоре поддерживавшие его радикально настроенные самураи бросили боевой клич: «Слава императору, долой варваров!» Сегун, чьи предшественники не покидали Эдо в течение многих сотен лет, отправился в 1863 году на прием к императору в Киото. Он пытался предотвратить восстание.

В самой гуще событий оказался и знаменосец Мацудайра Томосабуро, первый наниматель Цунено. Еще задолго до ее смерти он был усыновлен правителем области Камэямы[779], что находилась недалеко от Киото. Когда Томосабуро сам стал правителем, унаследовав титул и земли, то взял имя Нобуёси. Он не растратил своих талантов и, оставаясь таким же честолюбивым, как в юности, добился места одного из старейшин сегуната; более того – ему было поручено представлять Японию в переговорах с иностранными державами. Это была почетная, но неблагодарная должность. Во-первых, позиция сегуната в принципе всегда выглядела довольно слабой на переговорах, а во-вторых, из-за того, что Томосабуро не только вел переговоры с иностранцами, но и делал это от имени сегуна, все радикалы, настроенные враждебно и к власти сегуната, и ко всему чужеземному, превратили его в мишень своих злобных нападок.

Худший эпизод в карьере Томосабуро произошел в 1862 году, когда самураи могущественной юго-западной области Сацума убили британского торговца, столкнувшегося со свитой их господина на дороге Токайдо[780]. По правде говоря, некоторые из соотечественников торговца полагали, что он получил по заслугам, поскольку у покойного была репутация несносного пьяницы и дебошира[781]. Однако британцы не могли проигнорировать такое оскорбление и потребовали, чтобы сегунат казнил виновных и выплатил компенсацию. Сумма ее ошеломляла – треть годового дохода сегуна. На долю Томосабуро выпало быть помощником во время переговоров по соглашению, против которого в принципе категорически выступали радикалы. Они были вооружены, становились всё более и более хорошо организованной силой и потому представляли большую опасность. Но вовсе не эти самураи являлись главной заботой Томосабуро. В первую очередь он опасался, что если требования британцев не будут выполнены, то они просто обстреляют Эдо из пушек. Томосабуро продумал план эвакуации знатных дам из замка сегуна и отдал приказ временно перенести дорогу Токайдо подальше от берега, чтобы защитить от возможной атаки с моря. Ему удалось успокоить жителей Эдо, уже впадавших в панику и начинавших запасаться продуктами. Когда Цунено в 1839 году пошла служить в дом Томосабуро, а сам он был молодым, подающим надежды знаменосцем, никому и в голову не пришло бы, что подобное событие вообще возможно.

Эдо уберегся от британских пушек, однако сегунату пришлось выплатить компенсацию и принести извинения, что лишь еще сильнее распалило его недоброжелателей. Между тем с начала 1859 года в Иокогаму начали прибывать для открытия торговли европейские и американские купцы. Пока их было немного: к 1860 году набралось около одной сотни, а может быть, двух[782]. Но зарекомендовали они себя не лучшим образом, так как повсюду ощущались следы их присутствия. Они скупали шелковые нити, пили как одержимые, забивали скот и скакали на своих лошадях, вытаптывая рисовые поля. В Иокогаму со всей Японии потянулись купцы, привозившие шелка, пригонявшие коров, готовые оказывать любые услуги и обменивать деньги. Иностранцы скупали золотые монеты, что вызвало сильнейшую инфляцию – жизнь в Эдо подорожала на пятьдесят процентов[783]. Все торговые пути и связи теперь вели непосредственно в Иокогаму[784], старые оптовики Эдо остались не у дел – и город начал увядать. Сегуну пришлось в 1862 году смягчить закон, повелевавший вельможам проводить в Эдо каждый второй год. Столицу покинули сотни тысяч самураев, за 1862–1868 годы Эдо потерял половину своего населения[785].

Город уже стоял на коленях, когда его добил последний удар – восстание, поднятое самураями юго-запада. Прежний боевой клич – «Слава императору!» – обрел грозное продолжение: «Долой сегунат!». Восставшие взяли Киото и пошли на Эдо. Последний сегун из рода Токугава уже покинул свой город[786]. В отличие от предшественников, ему не довелось повелевать страной из замка Эдо. Все свое короткое правление он провел в окрестностях Киото, пытаясь утихомирить императора и его союзников. Осознав, что мятежники хотят упразднить сегунат и отнять его земли, он немедленно отплыл в Эдо, чтобы организовать сопротивление. Но к тому времени у него уже не было реальной власти.

Защита столицы была поручена уроженцу Эдо, сыну знаменосца. Отцом его был печально известный Кацу Кокити, который проводил жизнь – как раз в те годы, когда Цунено работала служанкой, – обманывая, воруя и играя в азартные игры. Сын оказался полной его противоположностью: «серьезным», «рачительным» и «умеренным в желаниях»[787]. В молодости он прославился прилежным изучением западной боевой техники и своей точкой зрения (по тем временам крайне дерзкой), что сегунату необходимо построить современный флот. По принятому в Эдо обычаю он сменил имя и назвался Кайсю. В новом имени объединились иероглифы, означавшие «море» и «корабль».

Через десять лет после смерти отца, в 1860 году, Кайсю стал капитаном «Канрин Мару» – первого японского судна, доплывшего до американских берегов. Он провел несколько месяцев в Сан-Франциско, затем по суше добрался с частью команды до Нью-Йорка, где появление заморских гостей обессмертил Уолт Уитмен:

После возвращения Кайсю расхаживал по родному городу в брюках западного покроя, а короткий меч, словно револьвер, носил за поясом. Он это сочетал с традиционными соломенными сандалиями и не менее традиционными носками с раздельным большим пальцем. Во всем непохожий на отца, он, как истинный житель Эдо, унаследовал от него подчеркнуто развязную манеру.