Провинция Этиго тоже изменилась. Несколько деревень, включая Исигами, слились и образовали новую деревню Мэйдзи, названную в честь императора. Кихаку обратился к местным властям за разрешением изготавливать саке[802] и пожертвовал четырнадцать йен на строительство начальной школы[803]. Мальчики и девочки нового поколения теперь учились вместе по общей программе. В юности Кихаку изучал то же, что его отец и дед. Когда-то ему велели добавлять к имени название родной деревни и провинции. Но его внуки научатся называть себя японцами, жителями префектуры Ниигата.

В Такаде в 1886 году открылась железнодорожная станция. Оттуда к 1894 году отправлялось ежедневно в Нагано, через горы, по шесть поездов[804]. Те дни, когда женщины шли тайными тропами в обход заставы Секикава или тихонько проскальзывали через собачий лаз, остались в прошлом. Миновало всего несколько десятилетий, и путешествие, которое отняло у Цунено десять дней, обошлось так дорого и принесло столько горя, стало занимать очень долгий один день в пути вместе с пересадкой. Билет стоил около двух йен. Поезд прибывал в Токио на новую станцию Уэно, что находилась недалеко от храма Кёсёдзи, куда Цунено когда-то пришла к умирающему брату.

Цунено могла бы все это застать. Мацуо Тасэко, та самая поклонница императора, умерла в 1894 году. Она еще успела увидеть, как ее внуки обзаводятся своими семьями и начинают взрослую жизнь. Девочкам того поколения – рожденным в 1868 году и позже, когда уже пал сегунат и восстановилась власть императора, – достался в наследство совершенно иной мир. На первый взгляд их жизнь почти не отличалась от той, какую вели их бабушки и матери: они также хлопотали по хозяйству, смотрели за детьми, работали в полях, нанимались в служанки, стирали и стряпали. Но изменились их устремления, так как открылись новые горизонты. Некоторым из этих девочек суждено было первыми поехать за границу, первыми поступить в университеты, первыми опубликовать мемуары и отправиться в лекционные турне. Среди них была и дочь самурая из провинции Этиго, ставшая знаменитой американской писательницей. Она родилась в 1874 году в одном из призамковых городов Снежной страны, очень похожем на Такаду – место, которое Цунено знала очень хорошо, – а умерла в 1950 году в Нью-Йорке, где преподавала японский язык в Колумбийском университете. Ей казалось, что жизнь ее поколения вместила в себя сотни лет[805].

Цунено не дожила до этих дней и не оставила после себя потомства. Ей не суждено было приветствовать[806] внучку после уроков, поправлять бант в ее волосах, забирать из ее рук книжки и расспрашивать ее обо всем, что та узнала сегодня. Слушать про императора на белом коне, про страны мира, про то, как просто пользоваться почтовыми марками, и про такую волшебную штуку, которая называется телеграф. Ей не суждено было, склоняясь над низким столиком и бережно держа в почти негнущихся пальцах импортную чайную чашку, слушать внучкин щебет про одноклассника, который дразнится, или про подружку, которая нечаянно пролила ее тушь на парту.

Если бы жизнь Цунено сложилась немного иначе… Допустим, Гию согласился бы отослать к ней свою дочь Отакэ. Она смогла бы справиться с болезнью, пережила бы весну 1853 года и увидела бы, как в гавань входят корабли коммодора Перри. Положим, она дожила бы до землетрясения и сумела бы, как многие другие, спастись от него. Ее пощадили бы все пожары и эпидемии последующих десятилетий. Что было бы тогда? Будь у нее возможность, какие истории рассказывала бы она уставшей от уроков внучке, сидя с ней в маленькой комнате где-то в городе Токио?

Возможно, Цунено предпочла бы отмолчаться и сохранить в тайне историю, полную стольких разочарований, тягот, лишений и поступков, которые будут едва ли понятны девочке, живущей в другой эпохе. Быть может, Цунено стала бы вредной бабкой, сварливой и неуживчивой, – ведь когда-то она была эгоистичной и вспыльчивой женой. Возможно, у нее совсем не было бы времени на рассказы о себе. И еще она могла бы сожалеть, что Гию не сжег ее письма.

Но как знать – вдруг она поставит чашку на стол и начнет говорить о своей жизни. Ее рассказ продлится так долго, что чай давно успеет остыть. И это будет ее собственная история. Что намного справедливее, чем если бы эту историю излагали ее братья. И безусловно, ее версия намного лучше и точнее, чем будет вариант историков, которые только и знают, что повторять свои быть может, наверное да вероятно. Если бы Цунено продолжила свой рассказ, ее голос зазвучал бы более уверенно, он наполнил бы собой ту маленькую комнату, и тогда можно было бы явно различить говор уроженки Этиго, уловить тот акцент, с которым говорили и ее мать, и ее сестры и который она сама никогда не теряла.

«Это было так давно», – могла бы начать она. И тогда время потечет вспять… Император отступит в тень своего дворца в Киото. Кирпичные дома Гиндзы растворятся в глине и вновь станут почвой. Рикши обернутся носильщиками паланкинов. Телеграфные провода перестанут передавать сигналы, а потом и сами исчезнут. Железнодорожная линия, ведущая из Такады, провалится и покроется пластами дорожной пыли. И снова осядет снег на горных перевалах. Токио – эта точка на карте – утратит свои границы и расползется во все стороны. Вместо новых высотных зданий к небу вновь потянутся деревянные пожарные вышки. Появится запутанный лабиринт улочек и переулков. Их заполнят собой уличные торговцы, горланящие старые песни. Пешие патрульные и наводчики начнут свой обход. Собравшиеся у колодца женщины станут выискивать на земле медяки. Рыбачьи лодки потянутся к причалу у рыбного рынка Нихомбаси. Самураи в строгом порядке пройдут через ворота Отэмон. Городские вьюнки расцветут на шпалерах. Последний из великих глав городского управления вновь взойдет на свой помост во Дворе Белого песка. Хансиро V, с сияющими черными глазами, в виде обольстительной женщины выйдет к зрителям через дверцу в конце зрительного зала и своей легкой походкой заскользит на высоких платформах по подиуму, ведущему к сцене.

Великий город снова станет бесконечным, и вновь начнется история Цунено.

Через сто семьдесят лет после того, как Цунено впервые прошла по улицам Эдо, я прилетела в Токио с младшим сыном. Было то же самое время года: заканчивалась осень и начиналась зима. Стоял ясный день, и снежинки еще не кружились в воздухе. Мы приехали из аэропорта на «Нарита-экспрессе» – скоростном поезде, который с таким триумфом запустили в начале 1990-х годов, в разгар экономического бума, когда казалось, что Япония может стать главной державой мира. Экспресс пулей промчал нас мимо крошечных рисовых полей, просвистел мимо огромных развлекательных центров на окраине Токио, а затем нырнул в тоннель и высадил в самой центральной части города, вновь ставшего крупнейшим в мире.