В тот вечер мой четырехлетний сын долго сидел у окна в гостиничном номере и с высоты тридцать седьмого этажа наблюдал, как с токийской станции приходят и уходят поезда. Травянисто-зеленого или ярко-оранжевого цвета – они выглядели как игрушки. В последующие дни сын ходил немыслимо влюбленный то в турникеты метро, которые вытягивают билет из пальцев и через полсекунды выплевывают обратно, то в торговые автоматы, дивясь как загипнотизированный на ряды незнакомых бутылок. В гастрономическом отделе супермаркета его юную душу потрясли ряды жареной цельной рыбы. Я повела его в Музей современного искусства, и он танцевал под водопадом неоновых лучей. Он обрел свой Токио – детский город-рай, где все ново и удивительно.

Я увидела город, который знала больше двадцати лет, – серый лабиринт стали и бетона, который тянется от океана до самых гор. Тринадцать линий метро и тридцать шесть линий железной дороги и монорельса огибают зеленый парк Императорского дворца. Тридцать восемь миллионов человек – в кимоно, деловых костюмах, колготках в сеточку, узких джинсах, школьной форме, винтажных платьях в стиле «американка Юга» – едут на эскалаторах метро, стоят в очереди за свежей выпечкой, читают книги, пьют кофе, уткнувшись в экран телефона. Бесконечный город, в котором проведено столько лет, наполненных исследованиями, – город, ставший вторым домом.

Но не зря я десять лет занималась жизнью Цунено. Теперь я могу различать призрачные контуры другого, старого города – того, который знала она. Его небоскребами были шаткие пожарные вышки. Вместо шума машин по улицам разносился стук деревянных сандалий. Сад Императорского дворца был территорией вокруг замка сегунов. Где-то среди стеклянных и стальных башен квартала Синдзюку Цунено с мужем еле выживали, работая в харчевне родственника. Недалеко от монументов парка Уэно она стояла на коленях у постели младшего брата, прощаясь с ним в последний раз. В нескольких шагах от огромных универмагов и роскошных витрин квартала Гиндза она шла по длинным коридорам Южной конторы городского управления.

Землетрясения, пожары и бомбардировки почти ничего не оставили от зданий и ландшафта старого Эдо. Уцелели единичные строения. Например, одни из красных ворот особняка главы клана Кага, которые Цунено, наверное, видела, когда только вошла в город. Теперь они ведут во двор главного здания Токийского университета. Или сторожевая башня Фудзими замка сегунов, которая все еще смотрит на город со своего основания из тяжелых серых камней. Но большая часть Эдо теперь живет в коллективной памяти: под музейным стеклом, в углу любого книжного магазина, в торговых пассажах обычных жилых кварталов, в кухнях старых ресторанов, подающих только лапшу и блюда из угря. Одна из новейших линий токийского метро называется Оэдо, что означает «Большой Эдо». Подходящее название – ведь старый город все еще существует под современным Токио и живет в своем подземном ритме. Нужно только знать, где он находится и как ощутить его присутствие.

Дома, в Америке, когда я упоминаю Эдо – в университете, в аэропорту, на остановке школьного автобуса, – я вижу в ответ пустые взгляды. Слово Эдо не находит никакого отклика даже у людей, прекрасно знающих Токио. Важнейшие элементы массовой культуры Эдо – гейши, театр кабуки, гравюры по дереву – воспринимаются как универсальные, вневременные символы Японии. Знаменитая, ставшая культовой «Большая волна» Хокусая[807] брызжет пеной на холщовых сумках и кофейных кружках, но того города, который сделал возможным появление этой работы, – того города, где художник когда-то сидел в харчевнях и ресторанах, набрасывая рисунки на потеху восхищенной толпе, больше нет. Там, где должно быть живое, шумное, полное суматохи место, название которому Эдо, теперь пустота или в лучшем случае выхолощенная статичная культура, что-то чужеродное и недоступное.

Но Эдо все-таки познаваем, как познаваемы его жители – даже те, кто не оставил после себя ни громких имен, ни великих достижений. Они не могли предвидеть, что их город сменит имя, что сегунат падет, что на месте деревянных домов вырастут кирпичные кварталы, а затем – башни из стекла и бетона. Им не дано было предугадать, что границы их мира раздвинутся так катастрофически быстро и настолько безжалостно. Что их бесконечно большой город будет стоять в ряду других столиц мира, станет просто еще одной точкой на карте. Но жители Эдо оставили нам свои истории – и не как представители Японии или носители исчезнувшей традиционной культуры, – они были плоть от плоти живого великого города. Эти люди месили ногами уличную грязь, не могли заснуть, когда шумели соседи, тратили деньги на тушь и бумагу, чтобы писать домой письма. Голоса, которые доносятся до нас через полмира и сто семьдесят лет, порой кажутся поразительно знакомыми. Они рассказывают о шуме и толчее большого города, о своих стремлениях, потраченных усилиях, затратах и потерях. Пока живы их записи, мир Цунено, который кажется таким далеким от нашего, еще не совсем потерян.

Японские архивисты не жалеют сил и времени на заботу об исторических документах. Всегда подходя к делу творчески, они неустанно просвещают публику, в том числе и иностранных ученых вроде меня. Неоценимую помощь в моем исследовании оказали сотрудники архива префектуры Ниигата. Мне отметили нужные карточки каталога (в те дни, когда каталоги еще были бумажными), показали помещения подвального этажа, где хранится оружие периода Эдо, а однажды – в один незабываемый день – сумели подтвердить дату рождения Цунено, которую я обнаружила на обороте одного из документов. Тамия Минако, Минагава Кадзуя и Одзаки Норико заслуживают самой горячей и отдельной благодарности. В Центральном архиве Токио главный архивист Нисики Коити и Хиросе Санаэ стали моими настоящими помощниками и вдумчивыми, великодушными проводниками по архивным материалам. В Историческом музее и архиве Оисиды мне посчастливилось получить ценнейшие сведения об этом городе, историю которого мне терпеливо рассказывал Отани Тосицугу. Много других архивистов и муниципальных историков создали всеобъемлющие труды по истории городов, деревень и префектур. К их работам, без которых не было бы этой книги, я обращалась постоянно.

Японские коллеги не жалели для меня времени и сил. Научный сотрудник Педагогического университа Дзёэцу Асакура Юко провела меня по местам, где выросла Цунено, и поделилась своими глубокими познаниями из истории края. Картины жизни в Эдо почерпнуты мной в первую очередь из трудов Ёсиды Нобуюки, выдающегося специалиста по истории японской столицы. Его, а также Ёсиду Юрико я должна поблагодарить за помощь в истолковании двух самых сложных документов – причем один из них он прочел с крошечного телефонного экрана, сидя рядом со мной в такси. Благодарю Ёкояму Юрико, которая поделилась результатами проведенного ею тщательного анализа исторических аспектов жизни женщин и взаимоотношений полов. Благодарю Ваку Хирокаву за сведения по истории медицины. Наконец, мой первый японский наставник Ябута Ютака, несомненно, ощутит на страницах этой книги свое влияние. Когда-то он подарил мне палеографический справочник, и ему будет приятно узнать, что я так часто им пользовалась, что он полностью развалился.